Найюр снова бросил ее на землю.

— Что он сказал?

Серве стерла кровь с губ; кажется, она впервые перестала бояться.

— Почему ты бьешь меня. Почему ты никак не перестанешь про меня думать, а постоянно возвращаешься мыслями ко мне, и возвращаешься в ярости. Он все мне рассказал!

Внутри у Найюра что-то задрожало. Он вскинул руку, но пальцы не сжимались в кулак.

— Что он сказал?

— Что я — только знак, символ. Что ты бьешь не меня, а себя самого!

— Я тебе шею сверну! Удавлю, как котенка! Выбью кровь из твоего чрева!

— Давай, бей! — завизжала Серве. — Бей — и забивай себя!

— Ты — моя добыча! Моя добыча! Ты должна делать, что я захочу!

— Нет! Нет! Я — не твоя добыча! Я — твой позор! Он так сказал!

— Позор? Какой позор? Что он сказал?

— Что ты бьешь меня за то, что я сдалась, как ты сдался! За то, что я трахаюсь с ним, как ты трахался с его отцом!

Она все еще лежала на земле, подтянув ноги. Такая красивая. Избитая и сокрушенная, но все равно красивая. Как может человеческое существо быть настолько красивым?

— Что он сказал? — тупо спросил Найюр.

Он. Дунианин.

Теперь Серве принялась всхлипывать. Откуда-то у нее в руке появился нож. Она приставила его к горлу; Найюр видел, как в клинке отражается безукоризненный изгиб ее шеи. Он мельком заметил единственный свазонд у нее на предплечье.

«Она убивала!»

— Ты сумасшедший! — плача, выговорила она. — Я убью себя! Я убью себя! Я не твоя добыча! Я его! Его!

«Серве…»