Глаза Синерсеса чуть ли не лезли на лоб, на изможденном лице это было особенно заметно.

— Шпионы-оборотни… Он заявил, что Воин-Пророк — единственный, кто способен видеть их.

Воин-Пророк. Со времени перехода через пустыню они следили за этим человеком с растущей тревогой — особенно когда стало ясно, насколько много их собственных джаврегов втайне разговаривали с Поглощающим и сделались заудуньяни. Когда Икурей Конфас пришел к нему, обещая уничтожить князя, Элеазар приказал Чинджозе поддержать экзальт-генерала. Хотя магистр все еще опасался войны между ортодоксами и заудуньяни, он думал, что судьба Анасуримбора Келлхуса наконец-то решена.

— Что ты имеешь в виду?

— Он заявил, что раз только Пророк способен видеть их, его необходимо освободить, чтобы очистить Священное воинство. Он сказал, что только так можно отвести от нас гнев Божий.

Как старый мастер джнана, Элеазар не любил открыто демонстрировать подлинные чувства в присутствии рабов, но последние дни были… очень тяжелыми. И потому Синерсес заметил, что великий магистр сбит с толку и озадачен — сейчас он казался стариком, который очень боится окружающего мира.

— Собери всех, кого только сможешь, — сухо приказал Элеазар. — Немедленно!

Синерсес кинулся выполнять приказание.

Шпионы… Повсюду шпионы! И если он не сможет отыскать их… Если он не сможет их отыскать…

Великий магистр Багряных Шпилей будет говорить с этим Воином-Пророком — святым человеком, способным видеть то, что скрыто. За свою жизнь Элеазар, колдун, умеющий заглядывать в самые потаенные уголки мира, не раз задумывался, что такое святость. Теперь он понял.

Это злоба.

Тварь, именуемая Сарцеллом, жаждала. Жаждала крови. Жаждала совокупляться с живыми и мертвыми. Но более всего она жаждала завершения. Вся она, от ануса до того, что называла своей душой, была подчинена создателям. Все, что происходило в мире, было превращено в обещание оргазма.

Но Зодчие, конструируя тварь, действовали практично, бессердечно и расчетливо. Мало что — редчайшее стечение обстоятельств! — могло доставить ей истинное удовольствие. Убийство той женщины, жены дунианина, было как раз подходящим способом. Одного воспоминания об этом хватало, чтобы фаллос твари выгнулся в штанах и затрепетал, словно рыба…

И вот теперь этот адепт Завета — проклятый Чигра! — вернулся, требуя освободить дунианина. Угроза! Ярость! Тварь мгновенно поняла, что должна сделать. Когда она вышла из дворца сапатишаха, воздух дрожал ее жаждой, солнце мерцало ее ненавистью.

При всей хитрости и изворотливости твари, мир, в котором она жила, был куда проще того, в котором жили люди. В нем не было ни войны спорящих между собою страстей, ни необходимости в дисциплине и самоотречении. Тварь жаждала лишь исполнять волю тех, кто ее сделал. Что утоляет ее жажду, то и хорошо.