– Роботы?

– Ну да. Они вполне могут сделать замечание. Меня вот недавно обругал мусоровоз.

Николай Степанович осмотрелся.

– Противопожарных систем не заметно. А крик, конечно, могут поднять.

Я засмеялся. Не иначе, поэт когда-то попадал под разбрызгиватель противопожарной системы. Гумилев тоже хмыкнул.

– Поговорим о вашем задании?

– О Ницше? – уточнил я.

– Нет. Галахад придает слишком большое значение моей скромной персоне. Мне неловко, что я напрашиваюсь, но лучше самому назначать место и время, не так ли?

– Галахад полагает, что я могу вас в чем-то убедить? Правильно я понял?

Николай Степанович затянулся, выпустил дым в сторону открытой форточки и ответил:

– Пожалуй. Представители «Авалона» обещали познакомить меня с симпатичным большевиком. Человеком из народа. Вы и есть тот человек.

Я едва не поперхнулся компотом:

– Вы считаете меня большевиком?

– Во всяком случае, Галахад рассказывал, что ваши деды и прадеды были коммунистами, а бабушка вообще преподавала марксизм-ленинизм.

А ведь и в самом деле. Преподавала. Историю государства и права, просто историю. Ну, наверное, и марксизм-ленинизм тоже. Только я никогда не рассматривал это преподавание как сколько-нибудь значимую черту ее жизни. Она была эрудированным историком, отличным учителем, прекрасным человеком, но совсем не догматиком. Хотя за компартию голосовала до самой смерти, когда коммунистов уже отстранили от власти более удачливые представители той же партии, вовремя сменившие лозунги.

– Вынужден вас огорчить, в коммунистической партии не состоял. Правда, был комсомольцем.

– И правильно. Вряд ли я стал бы общаться с настоящим коммунистом, – ответил Гумилев. – Они, знаете ли, меня расстреляли.

– Знаю, – без особого энтузиазма ответил я. Как еще нужно отвечать на такие заявления? С улыбкой? – Читал. Правду говорят, что кто-то из ЧК предлагал вам «идти домой», узнав среди прочих?

– А вы как думаете?

– Думаю, нет. Хотел бы спасти, нашел бы способ. Да и такой широкий жест мог выйти ему боком. Расстреляли бы как пособника врага народа.