– Отец! Они возвращаются!

Нуман счастливо визгнул и припустил вниз с вершины дюны навстречу воинам.

Авад степенно одернул рукава бишта и стал медленно подниматься вверх по склону. Пуская вниз шипящие змейки песка и стараясь не оступиться, подумал: если Антара остался жив, он, ибн Бассам, сделает все, чтобы отвадить глупого юнца от дружбы с сумеречником. Поэт, горе-забияка, птицы у тебя в голове, о Антара, а это не дело. А за лаонцем – Авад это чувствовал – клубилось что-то… тревожное. Нехорошее что-то шло за ним по пятам. Так что нечего Антаре вокруг него увиваться и рассказы слушать. И стихи писать тоже пора заканчивать. Надо, в конце концов, женить парня. Вон хоть на дочери погибшего сегодня ночью Давада.

Выбравшись на взгорок, Авад обозрел загаженное, исходящее дымками и ядовитым запахом пережитого страха стойбище. Кстати, о Даваде и его дочке. Женщины, вставая на цыпочки и вытягивая руки, пришпиливали длинными металлическими спицами сорванный занавес на шатре. Давадова дочка, Рима, трудилась вместе со всеми. Ветер дернул ее за полу абайи и облепил стройное тело: бок, длинные ноги, широкие бедра.

Авад почувствовал, как между ног все напряглось. А что? Давно он не пробовал девственницы. Старики говорят, что нет ничего лучше для здоровья и продления жизни, чем молодая горячая девушка, – не зря халифы, рассказывают знающие люди, раз в неделю входят к юной красавице, разрушая ее девственность и отпивая от ее жизненных соков.

– Едут! Едут! – заорали внизу.

Изломанная линия скал оплывала на востоке степью. Среди желто-серых каменных проплешин толпа конных и пеших казалась немыслимо пестрой – полосатые бурнусы оживляли унылый вид плато. Щурясь и прикладывая руку ко лбу, Авад силился разглядеть своего чернокожего отпрыска. Среди устало плетущихся коней и людей не разобрать было, кто есть кто. Поди ж ты, целую толпу отбили эти сумасшедшие.

Восток над степью расцвечивали рдеющие полосы перистых облаков.

– Пока не зарядили дожди, неплохо было бы двинуть к аль-Румаху. А? – Это он спросил старого Рашада.

Старик, кряхтя, тоже взлез на горку и теперь сопел рядом с шейхом, дергая себя за кончик бороды.

– После этого боя о нашем сумеречнике будут говорить в каждом шатре, – пробормотал, наконец, Рашад.

– М-да, – задумчиво ответствовал Авад.

Вот прославился так прославился, это точно. Ему уже наплели несусветицы про сечу в становище: и как лаонец врагов как куропаток пострелял, и как мечом порубал – ну разве что как птица на кобыле своей, из-под фариса вытащенной, не летал. Одним словом – чушь, достойная лишь поэта и поэтических выдумок…