– Волю отнимут?

– Не спрашивай, не скажу! – почему-то обиделся сирый. – Верь на слово – уходить тебе надо. Калюжному одного намека хватило, сразу все понял, послал своего бренку и ушел. Так что разваливай свою хоромину и топай отсюда.

– Зачем же разваливать?

– Ну спали ее сам! И чтоб следа не осталось. Все равно не потребуется.

Ражный подтянул к себе калика, встряхнул слегка:

– Или говори все, что знаешь, или… ступай себе, друг сердечный.

Тот вывернулся, одернул свою одежину.

– Не хватайся! Не заслужил такого обращения. Не спалишь избу – сожгут сегодня. Если уже не полыхнула…

– Посоветуешь в мир бежать?

– От чистого сердца помочь тебе хочу, по-отечески. Не упирайся, как отрок. – Он придвинулся к уху. – На вече Гайдамак присутствовал. Ослаб его как опричника посылал…

Ражный отпрянул:

– Тогда понятно!..

– А ты не торопись судить. Сначала выслушай!

– Говори.

– Мне что же, кричать на весь лес?

– Кто нас ночью услышит?

– Сороки! И растрещат потом! – Сирый оттянул воротник его тулупа, заговорил гундосым полушепотом: – Гайдамак за тебя вступился перед бренками. Кто был на вече, всякий подтвердит.

– Его что, совесть заела?

– Послушай, вотчинник, а тебя учил отец уважать иноков? И блюсти законы старшинства? Гайдамак уже лет двадцать, как самый приближенный опричник!

– Отец учил жить по законам братской справедливости, – отчеканил Ражный. – Уважать достоинство, а не возраст и положение.