Одинцов окинул взглядом «ходунка»: парнишка не просто таранил лбом стену – его руки и ноги мелко тряслись, на губах еще видны были остатки пены.

– Ну, что думаешь? – спросил Хугин, поглубже запахивая черный, лоснящийся, как вороново крыло, плащ.

– Да что тут думать, – встрял Мунин. – Наш это. Серия. Как знал…

– Не к-каркай, дурилка, – оборвал его напарник. – Еще бабушка надвое сказала. Пока Иггорь Ярославич не скажет, что почерк тот же – н-не серия это.

Одинцов положил чемоданчик на асфальт. Жестом поманил к себе полицейского. Тот удивленно заморгал, еще не понимая, что требуется, но к нему подскочил Хугин и подтолкнул опера, так что парень в пару шагов оказался за спиной эксперта.

– Ходунка кладите, – проговорил Одинцов, раскатывая брезент. Полицейский все еще стоял столбом, глядя на полсотни ампул в чемоданчике эксперта.

– Парня клади, – рыкнул на него Одинцов.

Разом растерявший веселость опер бросился помогать Мунину, который попытался не позволить мертвому парнишке очередной раз ткнуться в стену. Лобная кость бедняги уже превратилась в крошево, и удары теперь напоминали не разгрызание ореха, а неопределенный, но неповторимо гадкий звук, словно какой-то идиот кидает о стену большой кусок студня. В глаза парнишке тек раздавленный мозг.

Мунин вдвоем с постовым все-таки оттащили бедолагу от стены и подволокли к эксперту. Одинцов уже набрал в шприц миорелаксант, вколол мертвецу через рукав. Спустя пару секунд тот обвис на руках полицейских. Его уложили на брезент, и Игорь наконец мог разглядеть жертву.

– Можно подумать, если возвращать не велено, так мне и показания снимать вот с такого… – пробурчал он раздраженно. – Эх, маньяк не ловится, не растет кокос… Оцепите, Саш, чтоб на меня кто не наступил.

– Игорь Ярославич, – спросил Мунин, – может, не с улицы? Или хоть бригаду вызовем…

Хугин встал между напарником и экспертом, загораживая друга от убийственного взгляда Одинцова.

– Бриггаду? – одними губами произнес он и выразительно постучал по лбу пальцем, мол, совсем дурак. Если такой некромант сам не вернется, его никакая бригада не вытащит. Мунин пожал плечами, мол, а я что, просто предложил.

– Дождь со снеггом обещали, Иггорь Ярославич… – заметил как бы невзначай Хугин. – Давайте мы п-парня в подъезд занесем. Там, наверное, сподручнее будет.

– Наверное. Но я уж лучше тут, у стеночки, – отозвался Одинцов. Его указательный палец замер над рядами ампул. От гексенала после пробуждения болела голова и выпадали фрагменты предыдущего дня. Ретроградка в его профессии – дело привычное, но последнее время восстановление потерянных воспоминаний требовало не только усилия воли, но и медикаментов, которых в крови и так было слишком много. С тиопентала натрия голова здорово кружилась, и несколько дней держалось слюноотделение, как у собаки Павлова. Одинцов, поразмыслив, выбрал второе лекарство: пусть башка кружится, лишь бы помнить, от чего. Он закрепил на предплечье «прогулочную» кобуру – широкий ремень с кармашками для ампул. Подсоединил к кобуре таймер, который через восемь минут активирует подачу полупроцентного раствора седуксена, потом второй – одиннадцатиминутный – на однопроцентный раствор тиопентала натрия. Последнее время возвращение давалось тяжело – каждый второй поход заканчивался не базовым седуксеном, а барбитуратами. Но такая уж работа, не опаснее, чем у Хугина и Мунина. Они под пули лезут каждый день. Вот Сашку Хугина – уже однажды убивали. А кто знает, сколько смертей ему природой отмерено – иной по пять раз воскресает, а иному и одной пули бывает достаточно. От нервной системы зависит, внутричерепного давления, гормонов.