Когда началась война, первоначально в жизни Валохиных ничего не изменилось. Скорей наоборот — Сергею было все равно, а Валохина подумывала, что после неизбежного проигрыша замшелой РФ новые хозяева будут нуждаться в верных… нет, не слугах, не может же быть при демократии слуг — помощниках и сотрудниках!

Но так было лишь первоначально. А потом все поменялось резко.

Хваткая дура, каковой была Валохина-старшая, сделалась просто не нужна в мире после короткого обмена ударами. Она не знала, что такова судьба всех предателей. Потому что не понимала слова «предатель» и никогда не думала, что делает нечто предательское. Сперва исчезла служба, а потом почти сразу, не успели Валохины опомниться, их выкинули в «социальное жилье» из трехкомнатной «мэрской» квартиры улучшенной планировки — на 16 квадратов с совмещенным санузлом и кухонным закутком. Драться за жизнь по-настоящему не умели ни мать, ни сын. И зарабатывать — хотя бы спекуляцией, но реальной, вещами, с риском — тоже. Впрочем, ни оголодать, ни обнищать по-настоящему Валохины не успели…

В тот вечер — третий в новой «квартире» — к ним ворвались, когда и мать, и сын уже собирались ложиться спать, — оба в иррациональной надежде, что «завтра что-то изменится к лучшему само собой». Дверь вылетела, выбитая мощным сдвоенным ударом, — и внутрь вломились сразу пятеро мужчин в камуфляжах, не прятавших сухие остроносые лица, с оружием в руках. Дальше все смешалось в шумный страшный ком. Тринадцатилетний Сергей ужом юркнул под кровать (хотя это было бессмысленно — все это видели, просто мальчик никому не был интересен в тот момент). Мысль о том, чтобы защищать мать, ему в голову даже не пришла, не мелькнула, не возникла: слово «защита» у него ассоциировалось с адвокатом, с полицией, но никак не с какими-то личными усилиями. Потом его придавило сверху к полу, и он издал короткий сдавленный писк.

А потом сверху упала рука. Рука мамы. Она скребла по полу прямо перед его застывшими от ужаса глазами, перед лицом, повернутым в сторону. Кровать раскачивалась, скрипела, ходила ходуном, и он от каждого вжимавшего его в пол толчка взвизгивал вместе с кроватью, не ощущая, как вокруг растекается лужа мочи. Наверху смеялись, о чем-то говорили, чем-то гремели и звякали.

А потом рука застыла, затряслась и расслабилась. И в следующий миг, растирая собственную мочу животом, школьная и общественная «надежда» выехала наружу — Сергея вытащили за ноги и поставили на них, не давая упасть, крепкая рука держала его за шиворот.

Один из налетчиков, ровесник Сергея, как раз поднимался с кровати с недовольным лицом — что-то сказал своим, и те захохотали. Сергей увидел в разворошенных, окровавленных простынях то, что недавно было его матерью, заскулил и почти потерял сознание — его привел в себя удар накрест по щекам, и прямо из жуткого гудящего тумана к его лицу подплыла рукоятка пистолета. За нею была рыжеватая борода и серые, чуть навыкате глаза — этот налетчик встал из-за стола, за которым сидел и ел какие-то консервы.