Гюнтер и его коммандос, как он называл членов своего отряда, больше не участвовали ни в каких работах, и всем необходимым их снабжали остальные посельчане. Им доставляли столько рыбы, ягод, грибов и орехов, сколько они требовали. Коммандос стали есть досыта, а все остальные снова голодали, так как теперь приходилось работать не только на себя, но и на этих бездельников. Хотя и бездельниками в полном смысле слова их назвать было нельзя. Они ежедневно занимались оружием, разбирали и собирали его, устраивали стрельбы и разные военные учения: проводили рукопашные бои, оборонительные и наступательные операции.

Вальтер Ренинг места себе не находил, видя, что творится, и проклял и себя, и тот день, когда взялся учить сына обращению с оружием. Не единожды он пытался урезонить его, но Гюнтер отвечал грубо, не считаясь с родственными узами.

– Не лезь не в своё дело, – говорил он, уставясь на него насмешливым взглядом. – Неужели ты думаешь, что я снова полезу в холодную воду, чтобы добывать рыбу для Грюненсдорфа? Или ходить по лесу и собирать грибы? Ты принимаешь меня за идиота или как? Зачем мне быть наравне со всеми, когда у меня есть вот это? – и он потрясал своим автоматом.

– Ты – грязное мерзкое существо и недостоин называться человеком, – сказал ему однажды старший Ренинг. – Ты – павиан, овладевший оружием и научившийся говорить членораздельно.

– Значит, павиан! – сказал Гюнтер, покоробленный словами отца. – Неплохо звучит, спасибо, папаша! А тебе не кажется, что ты просто-напросто выжил из ума? Нет? В любом случае вот что: проваливай отсюда и не мешай мне. Придёшь ещё раз – схлопочешь пулю лично от меня.

В тот же день Вальтер Ренинг покончил с собой, повесив на шею тяжёлый камень и бросившись в глубокий омут.

Узнав об отце, Гюнтер не проронил ни слова, лишь на лице его проступила мертвенная синева. Он вышел из посёлка, сел на дерево, поваленное бурей, обхватил голову руками и долго оставался так без движения. Когда к нему подошли спросить по поводу похорон, то услышали одну и ту же повторявшуюся фразу:

– Дурак, ах, что наделал, вот дурак!

Никто, однако, не мог понять, к кому эти слова относятся: то ли лично к самому Гюнтеру, то ли к его отцу. Некоторые говорили, что начальник коммандос всё-таки любил своего старика и тяжело переживает его смерть. Но в это мало кто верил.

* * *

– Невесёлая история, – сказал Игорь, наблюдая за тем, как Курт набивает трубочку очередной порцией табака.

– Гм, невесёлая! То, что я рассказал, лишь присказка – сказка будет впереди.

– Значит, дальше было ещё хлеще. Но вот скажите мне, Курт: что, Гюнтер и его команда так и продолжали жить рядом с вами в своих шалашах?