Каютас жестом заставил всех замолчать, после чего показал Сорвилу подняться. Ему не пришлось долго ждать: в его манерах чувствовалась какая-то нетерпимость к отсутствию дисциплины.

– Теус Эскелес все рассказал нам, – заявил он. – Ты спас нас, Сорвил. Ты…

Хор одобрительных возгласов раздался внутри шатра.

– Я… я ничего не сделал, – ответил король Сакарпа, стараясь избежать взгляда Гранд-дамы сваяльских ведьм.

– Ничего, – нахмурился кидрухильский генерал, почесывая соломенно-желтую свитую бороду. – Ты читаешь знаки, как истинный сын этих степей. Ты разглядел, какую участь нам уготовили наши враги. Ты посоветовал своему командиру сделать единственное, что могло нас спасти. А затем, в самый критический момент, подставил плечо Эскелесу и бросил свою жизнь ему на помощь, чтобы он смог предупредить нас об опасности…

Он взглянул на сестру и снова перевел глаза на Сорвила, широко улыбаясь, как дядя, который старается научить своего племянника азартным играм.

– Ты произвел большое впечатление.

– Я делал только то, что… считал разумным.

– Разумным? – переспросил Каютас в добром расположении духа. – Благих намерений столько же, сколько страстей, Сорвил. Страх имеет смысл сам по себе: бежать, уносить ноги, уходить – все, чтобы спасти свою шкуру. Но ты, ты ответил такому соображению, которое превосходит базовые желания. И теперь мы стоим перед тобой победителями.

Король Сакарпа ошарашенно посмотрел кругом, убежденный, что стал жертвой чьей-то жестокой шутки. Но все собравшиеся смотрели на него со снисходительным ожиданием, будто понимая, что он еще мальчик, не привыкший к бремени всеобщей похвалы. Только черное лицо Цоронги выдавало тревогу.

– Я… не знаю, что сказать… Вы оказываете мне большую честь.

Принц-империал кивнул с мудрым видом, который не вязался с юношеской нежностью его бороды.

– Такова моя воля, – сказал он. – Я даже отправил часть покалеченных всадников обратно в Сакарп, чтобы донести слово о твоем героизме твоим приближенным…

– Что?

– Сознаюсь, это политический жест. Но это не умаляет твоей славы.

Перед внутренним взором Сорвила промелькнули кидрухильцы, пробирающиеся друг за другом через разрушенные Пастушьи Врата, чужеземные завоеватели, деспоты, кричащие об измене единственного сына Харуила, о том, как он спас целое войско, которое сровняло Сакарп с землей…

Его переполнило отвращение. Стыд теснился в груди, сжимал ребра, скреб сердце.

– Я… не знаю, что сказать… – заикаясь, вымолвил он.

– А ничего и не нужно говорить, – сказал Каютас с покровительственной улыбкой. – Твоя слава и так очевидна.