Молодой король Сакарпа протянул ему руку ладонью вверх, вытянув указательный палец. Один закадычный друг другому.

Цоронга нахмурился, а потом улыбнулся:

– Что это… Хочешь, чтоб я понюхал его?

– Н-нет, – запнулся Сорвил. – Нет! Мы называем это «вирнорл»… «замок из пальцев». Это клятва союза, способ сказать, что отныне все твои сражения будут моими сражениями.

– Вот дурачок, – усмехнулся наследный принц, накрывая всю его руку теплой чашей своей. – Иди… Наш славный генерал хочет видеть тебя.

Проводив Цоронгу, Сорвил присел рядом с рабом.

– Теперь я могу говорить с тобой, – сказал он на шейитском, надеясь, что это поможет вызвать какой-то проблеск чувств.

Но старик едва взглянул на него с тем же печальным непониманием, словно он забыл шейитский так же быстро, как Сорвил выучил его.

– И что важнее, – сказал он, отодвинувшись от огороженного очага, – я могу слушать.

Бесплодный солнечный свет изливался на мир, такой яркий, что Сорвил, прищурившись, споткнулся. Он стоял на пороге палатки, моргая и протирая глаза, пока выжженный мир наконец не предстал в ясном свете. Лагерь из тесно стоявших палаток и больших шатров был выбелен яркими лучами…

И ужас окружал его.

Горы чернеющих трупов были свалены в ямы. Шранки, еще и еще, с зияющими ртами и мутными глазами, громоздились бесконечными жуткими кучами. Так же валялись отрубленные руки и ноги, как дрова, которые привозят на рынок сагландеры. Головы и тела лежали большими грудами, напоминая гниющих рыб. Обширные черные участки виднелись на дальних флангах, где ведьмы сожгли не одну тысячу шранков. Они напомнили Сорвилу угольные месторождения, лежащие к югу от Сакарпа, только вместо деревьев тут лежали обугленные, безликие тела. Мертвых было не счесть.

Зловоние резко било в нос. Дышать было нечем.

Зрелище поразило Сорвила не своей скверностью, а немыслимыми масштабами. Он хотел обрадоваться, как и полагалось истинному сыну Сакарпа, при виде поверженного врага своих предков. Но он не мог. Вдыхая отвратительный запах, он смотрел на горы трупов, и ему хотелось оплакивать не шранков, чья мерзость отвергала всякую возможность сострадания, а невинность мира, которому еще не приходилось видеть такого.

Оплакивать мальчика, которым он был до пробуждения.

– Даже если я выживу, – сказал Цоронга рядом с ним, – никто не поверит мне, когда я вернусь.

– Тогда нам нужно убедить других, что ты умер.

Наследный принц самодовольно усмехнулся, но в глазах его читалось беспокойство. Они пошли в неловком молчании, пробираясь среди инритийцев, идущих по проходам меж палаток. Чуть ли не каждый встречный нес на себе печать ночной битвы: одни – с пропитанными кровью повязками поверх страшных ран, другие – с растерянными взглядами, пытающиеся стереть из памяти сцены жестокости и неистовства. Многие узнавали его, а некоторые даже опускали головы, в соответствии, видимо, с какими-то заповедями йнана, тайного этикета Трехморья.