— Снимите его и несите в избу, — распорядился полковник, — врача быстро, — скомандовал он ординарцу.

Казаки осторожно сняли корнета с импровизированных носилок. Корсаков открыл глаза и, узнав полковника, хотел приподняться.

— Лежи, лежи, Алеша. Что же это ты, а?

— Судьбу проверить хотел, Николай Яковлевич, — прошептал Корсаков. — Где бумаги, — он поискал глазами Головко.

Тот вынул из-за пазухи блокнот и подал ему.

— Француз уничтожить хотел, верно, секретное что-то, — сказал он, потягивая блокнот полковнику.

Мандрыка раскрыл блокнот, перелистал его и, закусив губу, исподлобья взглянул на хорунжего.

— Кто-нибудь видел, что здесь написано.

— Никто, ваше высокоблагородие, — хорунжий вытянулся под его испытующим взглядом.

— А ты, Алексей, читал?

— Мельком взглянул. Не до того мне было, — попытался улыбнуться корнет, — а что там?

— Важные бумаги, — уклончиво сказал полковник, — услуга твоя неоценима, а что до судьбы… Ты даже не представляешь, с чем свою судьбу связал. Слыхал ли ты такие слова: требуется пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное?

— Что-то в этом роде говорил князь Козловский, царство ему небесное.

Невесело улыбнувшись, Мандрыка, будто для пожатия, протянул ему руку. Хорунжий заметил некоторую странность в жесте полковника — его рука, вместе с большим пальцем, легла в ладонь Корсакова. Но раненый, не обратив на эту странность внимания, слабо пожал протянутую руку командира.

— Сейчас врач будет, — сказал Мандрыка, — вот на ноги встанешь, уши то надеру. А за бумаги не беспокойся, я доставлю, куда следует.

Час спустя ординарец полковника покинул расположение полка, увозя в ташке пакет, с приказом доставить его князю Николаю Ивановичу Новикову в собственные руки.

Глава 2

Глава 2

«…в возникновении нового героя художник видит не продолжение традиций классической живописи, в большинстве своем умирающих или уже погребенных под натиском молодого искусства, но перспективы модальности взгляда, обращенного внутрь сознания творца, выход на стартовую точку, откуда возможно будет оценить предстоящее без неестественно-насильственной стимуляции личности. Обиталище мысли, раскрепощенной возникающим на холсте безумием, способно в случае кризиса вывести мечты на уровень невменяемости, стилистически…»