— Qu'avec le prince?[42]

— Malheureusement, il est mort[43], — ответил офицер, взглянув на спешившихся егерей, окруживших коляску и неподвижно лежавшего на обочине Козловского.

— Il est nИcessaire de supprimer les papiers[44], — едва слышно сказал Сильвестр, доставая из-за пазухи блокнот.

— Ne s'inquiИtez pas, je ferai tout[45], — успокоил его француз, поднося к сердцу правую руку с прижатыми к ладони пальцами.

— Благодарю тебя, брат, — прошептал Сильвестр.

Глаза его закатились, по телу пробежала дрожь. Офицер провел ладонью по его лицу, закрывая глаза и осторожно опустил на землю.

Когда Корсаков с казаками появились на опушке леса, все было кончено — егеря, раскрыв дорожные чемоданы, рылись в вещах, офицер, стоял чуть в стороне, спиной к лесу.

— Опоздали, — с досадой сказал Корсаков.

— Ничего, сейчас загнем им салазки, — пообещал Головко, — выстрелы слышали? Значит, карабины разряжены. Пики к бою, — скомандовал он.

Пятеро казаков молча вылетели из леса и, пригнувшись к шеям коней, понеслись на французов. Корсаков скакал впереди, чуть отведя саблю в сторону. Занятые дележом добычи, егеря заметили нападавших, когда они были в двух десятках шагов. Казаки вихрем налетели на заметавшихся французов.

Схватка была короткой. Головко на скаку метнул пику, пронзив кинувшегося к лошадям егеря. Кто-то пытался отбиться саблей, но Корсаков выстрелом в упор уложил его, Митяй и Семен легко догнали двоих бросившихся к лесу, взметнулись сабли.

Офицер, успел вскочить в седло, но конь, получив удар пикой, встал на дыбы и сбросил всадника. Француз, поднявшись на ноги, выхватил саблю и, оскалившись, закружился, пытаясь помешать казакам приблизиться.

Корсаков выехал вперед.

— Он какие-то бумаги рвал, ваше благородие, вон, книжка валяется, — сказал Семен.

— Сейчас узнаем, что за бумаги. Князь жив?

— Преставился, царство ему небесное. Аккурат виском о камушек приложился, сердешный.

— Черт, — пробормотал Корсаков, — неужели он был прав. Самое время проверить свою судьбу. CИdez![46], — крикнул он, обращаясь к французу.

Офицер высокомерно усмехнулся.

— Jamais![47]

— Чего он говорит? — спросил Головко.