– Отче, – он повернулся к монаху, провожавшему его по ступеням, – присмотришь за моей зверушкой?

– Да, – отец Евдоким кивнул. – Создание Божие, как не присмотреть.

– Точно не от лукавого? Клыки же там, вроде даже крылышки какие-то?

Отец Евдоким улыбнулся. Странной своей улыбкой. Вроде бы мягкой, но скрывающей внутри стальной сердечник.

– Лукавый не рогами меряется, а мыслями и делами. А она… что она? Живое существо, доброе к друзьям, с мальчиком любит играть. Правильно, наверное, что оставляешь. Хоть и зубастая, но ребенок.

Морхольд согласился. Оставлять Жуть было жалко, он к ней крепко привязался. Но еще жальче было думать про ожидающее впереди. А здесь, как обустроятся, всяко ей будет лучше.

Они оба ошибались. Звериное чутье обмануть сложно. Монах, оглянувшись на цокот, только вздохнул.

Спрыгнув на бетонный пол и сердито раздувая ноздри, Жуть уставилась на Морхольда. Скрипнула и припустила во всю прыть, одолев десяток метров зараз. Быстро вскарабкалась ему на плечо и зло, страх как болюче прикусила ему ухо. Морхольд расплылся от удовольствия и тут же ее погладил.

– Ты ж моя девочка хорошая…

Джамбаз и две лошадки стояли, похрустывая едой. Жеребец, стряхнув торбу и махнув роскошной чернущей гривой, потянулся мордой к Морхольду, радуясь. Плохо, видно, ему жилось с прежним хозяином, раз они так быстро сошлись душа в душу. Или просто чуял умный жеребец, что всю свою жизнь Морхольд хотел именно вот так. Не на крутой тачке или даже БТРе «восьмидесятке», не-не. А верхом на живой махине из стальных мускулов, покрытых иссиня-черной шкурой, рвануть на супостата, на выручку своим. А там… да хоть трава не расти. Лишь бы добраться до ублюдков, затоптать, вбить в землю ударом тяжелой железной дубины, рассечь пополам клинком, расстрелять в клочья. Потому что за правду. А важнее ее ничего на свете и нет. Вот таким, тут стоило быть честным, оставался Морхольд дурным романтиком.

– Сила в чем, отче? – он живо уселся в седло. – Как думаешь?

– Спросил бы чего умнее, – тронутые сединой черные усы дрогнули над улыбкой, – как будто я не русский поп. В правде, воин. Только в ней.

– Эт точно, – Морхольд протянул ему руку, нагнувшись, – берегите себя тут.

И тронул коленями коня. Умница Джамбаз мягко ударил копытами, с места набирая ход. Заводные пустились следом.

Монах, глядя, как всадник уходит в ворота, кивнул. Хотел было перекрестить, но замешкался, сам не зная, почему. И только когда тот скрылся в рассветной мгле, отец Евдоким прищурился и что-то прошептал вслед. А уж что, знал только он. И низкое серое небо, снова набухающее зимним тягучим кубанским дождем.