– Конечно же, сын Джессума. Для нас это честь.

Рожер открыл футляр и вынул древнюю скрипку – подарок Меченого, бережно сохраненный реликт старого мира. Струны были новыми, но лакированное дерево осталось прочным и порождало насыщенный резонанс, что превосходил звучание любого инструмента, знакомого Рожеру. Он с осторожностью выждал, после чего вскинул глаза, будто осененный мыслью.

– Уместно ли попросить Аманвах и Сиквах добавить свои голоса?

– «Песнь о Лунном Ущербе» – достойная вещь. – Джардир кивнул молодым женщинам.

Те молча порхнули к нему, как птицы на руку сокольничего, и преклонили колени на подушках в шаге позади него.

«Считай, их не видно, – подумал Рожер. – Нельзя отвлекаться. Не здесь. Не сейчас».

Он взял в искалеченную руку тонкий смычок с конским волосом и закрыл глаза, изгнал изо рта привкус красийского кофе, из ноздрей – запах пищи, из ушей – общий гомон, что стоял в обеденном зале. Сосредоточивался, пока на свете не осталось ничего, кроме тяжести инструмента в руках, и тогда заиграл.

Начал медленно, с длинной импровизации на вступительную тему. Сперва звук был тихим, но, по мере того как Рожер наслаивал лейтмотив, усиливался, заполнил возвышение, на котором расположился Джардир, перетек на уровень Дамаджи и разнесся по всему залу. Рожер едва осознавал воцарившуюся тишину, но она не имела значения. Важна только музыка.

Доиграв мелодию, Рожер дал скрипке стихнуть и принялся заново выстраивать ноты. Он обошелся без сигналов – не кивнул и не ударил смычком, как поступил бы с учениками, но Аманвах и Сиквах мгновенно подключились и тихо затянули мотив без слов для полноты предыдущей импровизации, а Рожер постепенно вознес громкость и сложность на прежнюю высоту и превзошел ее.

«Ну и легкие», – подумал он, чувствуя, как воздух дрожит от силы их голосов. Его плоть напряглась, но он проигнорировал ее, как другие помехи. Хорошее выступление чревато последствиями. Хорошо, что жонглеры носят просторные штаны.

Когда мелодия вновь набрала силу, женщины запели. Познания Рожера в красийском языке остались слишком скудны, чтобы понять смысл, но все равно звучало красиво – скорбно, но с ноткой предостережения. Аманвах и Сиквах растолковали содержание, но они, хотя и бегло говорили по-тесийски, не сумели передать те артистизм и гармонию, с которыми самобытная красийская поэзия ложилась на музыку.

Это был вызов, которого жаждал Рожер. В «Песни о Лунном Ущербе» скрывалась сила. Древняя сила.

Каждый куплет сопровождался бессловесным припевом – воззванием к Небесам, заклинающим Эверама ниспослать силу в ночи. Голоса Аманвах и Сиквах слились так, что стало невозможно понять, где заканчивается один и начинается другой.