– Это получается, ты вместо президента будешь? – осведомился у Олега Артур. – Напутствовать несознательных обывателей в светлое будущее?

Трегрей серьезно кивнул:

– Буду. Прямо перед традиционным салютом.

– А я считаю, очень верно сделал Пересолин, что именно Трегрею речь доверил, – вставил слово Семеныч. – Кому, как не ему-то? Благодаря ему же город изменился. Посмотрите, какой был еще два-три года назад и какой теперь – прямо районный центр! Если так дальше пойдет, в областные центры выбьется… В Кривочках, кстати говоря, несознательных-то осталось – хрен да маленько, извините, Ирочка… Исправился постепенно народец. По большей части ведь своими руками из города игрушечку смастерил. И фонарей больше никто не бьет. Сами готовы «фонарей» наставить хулиганам, которые покусятся… Они тебя теперь уважают, Олег, кривочцы. Большинство, по крайней мере. И было бы неправильно не поощрить их – хотя бы словом… Важное дело мы сделали, – заключил он, наклоняя бутылку над очередным стаканом. – Хоть и в рамках одного маленького отдельно взятого городка. Важное… Можно сказать – великое. Ну? Будем достойны?

– Дай-ка мне… – Сомик взял у Семеныча стакан, приготовленный для Двухи, шагнул ближе к памятнику, замер на несколько секунд, опустил голову, пошевелил беззвучно губами… Плеснул водку на могилу.

Потом одним духом выпил сам, опять мазнул ладонью по глазам и хлопнул друга по бронзовому плечу. И вдруг влажно рассмеялся:

– Нет, все-таки здорово у тебя получилось! Самородок ты, Семеныч! Так и кажется, что Двуха сейчас пошевелится, потянется, стряхнет снег… Возмутится: «Бухаешь, Сомидзе? А мне?..» Это я не потому говорю, что расчувствовался… – стесненно покашляв, пояснил Женя. – На самом деле – чуть отвернешься, а краем глаза замечаешь, что он словно двигается. А может, и действительно двигается. Безо всякого механизма, сам по себе… Хорошо, что мы его здесь похоронили, – помолчав, добавил Женя. – Может, поэтому он… не до конца умер. Может, в этом месте он всегда будет… немножко живой?

Несколько секунд после этих слов было тихо. Только шуршал снежный ветер, одинаково обтекая и живых, и неживых.

– Просто фотография удачная попалась, – разбил неловкое молчание Семеныч, – с которой я скульптуру делал. Во, она со мной, кстати…

– Дай глянуть! – встрепенулся Женя Сомик.

Извлеченная Семенычем из кармана изрядно измятая и потертая фотография пошла по рукам.

– О! – воскликнул Сомик, у которого фотография оказалась в первую очередь. – Помню эту фотку! На Дне города, ага! Двуха с упырем этим обнимается, с Гуревичем. А вот и я на заднем плане… частично. Были же времена… – вздохнул он, передавая фотографию дальше. – А чего ты, Семеныч, Гуревича-то не отрезал паскудного? Нужен он больно…