И голоса. Случайные обрывки разговоров, принесенные ветром, услышанные лишь потому, что говорившие были громогласны и слишком обижены, чтобы проявлять осторожность.

…а он эту тварь в мой дом… чьими табунами каганат славится? На чьих вахтагах трон стоит? Кто полторы тысячи на Вед-Хаальд привел? Кто, Всевидящего ради, слухам не верил, а он…

…нет, вот скажи, я брата потерял, сынов двоих в поле положил, а еще одного и камы вытянуть не сумели. Хлыст, сказали. Эман, сказали. Без надежды, значит, сказали, а он эту тварь в мой дом…

…замиряться… армейку собрать из десятка приличных вахтаг и ударить…

…Агбай-нойон… побережники… Юым…

Слышал ли Ырхыз, видел ли возмущение, привнесенное Тавашем, понимал ли, чем оно может обернуться — Элья не знала. Как не знала и то, что будет, если Ырхыз увидит, поймет и прислушается к мудрым советам. О будущем она старалась не думать.

— А куда мы едем? — Элья вдруг поймала себя на мысли, что не имеет понятия о конечной точке путешествия.

— Вед-Хаальд. Бывшая фактория Рушшид. Памятное местечко, так ведь?

Только теперь Элья поняла, почему местность ей кажется знакомой: они въезжали в долину Гаррах.

Триада 5.2 Бельт

Триада 5.2 Бельт

Если хочешь сойти на обочину — попроси у дороги отпустить тебя.

И стала прекрасная ханмари волосы из косы дергать да на дорогу бросать, приговаривать слова тайные, что лишь ханмэ ведомы. И вытянулась тропа золотая до самого края мира, тонка и крепка, по-над лесом подымается, по-над рекой мостом выгибается.

Птицею, стрелою летит по ней конь, звенят подковы, сияет броня на всаднике. Грозный взгляд его погибелью похитителям подлым пылает да любовью к деве чудесной…

…и было то не далеко и не близко, не давно и не недавно, а во времена злого кагана Ырхызы.

— Лихарь, не свисти.

— Да глазом клянусь, самотки видел да ухами слышал! Верно говорю — Хирюк то был. Что я, не спознаю, что ли? Ну-тка его в кровищу уделали, таки я ж не спорю, но он это был, он! И голос-то, голос не спуташь! Орал-тка знатно, кады ему кости на колесе ломали.

— От и говорю, что свистишь. — Толстый мужик в меховом жилете на голое тело, тряс кубок. Внутри перекатывались, звенели вороньи глазки. Лицо толстяка лоснилось от жира, нижняя губа обвисала под тяжестью серебряного обережца, и видны были белесые, покрытые мелкими язвочками, десны. — Хирюк, что твой лоб — крепкий был аки каменище. И орать бы не стал.

— А ой-тки ты мое, не стал! — захрюкал лысоватый тип в цветастом халате, перевязанным крест-накрест теплым платком.

Он сидел близко к огню, сунув ноги в кучку серого пепла, которую то и дело пополнял, голыми руками выгребая из костра угли. — Верещал, что хряк недорезанный. И покаялся будто по писаному! Я самки-сам слышамши, как сознался, и что по наущенью кашлюнов вахтагу сбил, и что людей на бунт подговаривал, и что это он под Фельтином склады с зерном пожегши, и что на Сонный Гув мор тож он наслал.