— Гад! Я жить хочу! — дико заорал я.
Меня пронзила жгучая боль. Скрючившись, я вцепился в парапет не в силах разогнуться или сделать шаг. Мое тело разрывало на куски.
В ушах звучал мой собственный голос.
— Я посвящаю свою жизнь хранению вкуса. Беру в свидетели своего учителя— бессмертного духа. Ставлю свою жизнь, свой дух и все чем являюсь на службу искусству вкуса! Соединяю свою жизнь, свой дух с бессмертным духом хранителя вкуса! Мы становимся неразделимы! Его жизнь, моя жизнь. Его дух, мой дух! Навсегда!
Последнее, что я почувствовал, как яростный огонь сжигает шею, и потерял сознание.
Открыв глаза, я понял, что все еще жив и нахожусь в своем собственном теле. Сильно болела шея и лоб. Приподнявшись на локте, я огляделся. Я лежал рядом с парапетом у крайнего сидения. На боку, прислонившись головой к стенке балкона. Дотронувшись до лба, я посмотрел на ладонь. Кровь.
— Ты ударился, когда падал. — подсказал Евлампий
— У него не получилось. — выговорил я.
В проходе на лестнице лежало два обгоревших тела. Над ними все еще подымался зловонный дым.
— Не совсем. — неуверенно проговорил голем.
— Что значит не совсем? — забеспокоился я.
— Слева. — подсказал Евлампий.
Я повернул голову. На моем левом плече, прицепленный к черной цепочке, сидел сморщенный карлик, напомнивший мне кощея.
— Что уставился, крысеныш! — злобно запищал он.
Я зажмурился. Не может быть! Этого не может быть!
— Главное, что мы победили! — воодушевленно проговорил голем, пытаясь похлопать меня по плечу. — Теперь, все имущество Оливье, в том числе символ свободы — наш!
— И что? — чуть не плача, спросил я.
— Ты победил! Мы выиграли! Мы освободим всех оборотней и спасем тридцать миров и никакой бессмертный дух нам не помешает! — закричал Евлампий.