Афанасий демонстративно поправил усик рации.

— Кот, возьми под контроль двор управления.

— Понял, командир, — ответил капитан.

Губы Резниковича дрогнули, но вставить реплику он не решился, вдруг проникаясь уважением к сотрудникам могущественной «конторы».

Дуню привели через несколько минут, когда Афанасий уже начал осознавать зыбкость своей позиции. Резникович вполне мог вызвать ОМОН охраны МВД, и тогда пришлось бы в условиях тотального превосходства местных защитных порядков искать пути отступления, но он струсил, озадаченный осведомлённостью гостя о деятельности хабаровских «крышевателей», и лишь это соображение останавливало его.

По-видимому, в камере было холодно, судя по бледному лицу девушки, её посиневшим губам и россыпи мурашек по предплечьям, к которым она прижимала ладони. На ней и в самом деле был только лёгкий ситцевый сарафанчик в горошек, полицейские не догадались бросить ей хоть какую-нибудь рогожку.

У Афанасия сжалось сердце. Он ясно и чётко понял, что любит Дуню-Одуванчика безумно!

Встал.

Глаза девушки стали огромными, губы едва слышно выдохнули:

— Афоня?

Потом она бросилась к нему как птица, прижалась всем телом, сотрясаясь скорее от холода, чем от рыданий, слёз в её глазах не было, и Афанасий, обняв девушку, тоже замер на мгновение, провёл рукой по её волосам.

— Всё в порядке, я пришёл. Ты как?

— Хорошо… замёрзла…

— Никто не приставал? — Афанасий бросил тёмный взгляд на Резниковича, который тут же поспешил стереть с губ гаденькую ухмылочку.

— Никто… там темно… я уж думала…

Полковник глянул на щуплого конвоира, приведшего узницу.

— Свободен.

Полицейский — у него были шальные глаза — вышел.

— Пошли домой. — Афанасий развернул девушку к двери, позвал: — Дохлый.

Появился сержант.