Старший из спецов показал – налево. Налево – был вход в дом.

Дверь. Толстая, обитая простеганным кожзамом и войлоком. Еле входящая в дверной проем – от старости и гнили нижних венцов весь дом перекосило.

Второй рванул дверь.

– Чисто!

Прошли.

– Справа чисто!

– Слева чисто!

Слева массивная, давно побеленная, в паутине трещин на старой побелке русская печь, маленькие, подслеповатые окна, чтобы не терять зимой тепло. Стол, стулья, рукомойник и сундук. На окнах белые, тряпочные занавески, на столе – чистота, и посредине – лежит один патрон, совершенно чуждый здесь, в этом доме. Триста восьмой, винтовочный, НАТО. Послание из двадцать первого века – в век двадцатый, в его середину…

Никого.

– Справа чисто.

Еще одна комната – размером не больше первой. Два окна, те же занавески, старомодная, середины прошлого века кровать, никелированная, с шарами, аккуратно заправленная. Старый комод, на нем клеенка с цветочками и такой же старый сервант с треснувшим стеклом в дверце.

И понятно, что человек здесь не спрячется. Негде.

– В доме чисто.

Старший, прошедший Кавказ, уже чувствовал: плохо дело. Оставленный патрон – это послание: убью одним выстрелом. Но и ослушаться приказа он не мог.

– Выходим…

– Папа, доклад.

– В доме чисто! Идем дальше.

– Плюс.

С короткоствольными автоматами они вышли в некое подобие холла, теперь перед ними были две двери – вперед и направо. Дверь вперед – там было что‑то вроде кладовки, правда, пол этого всего поднят на три ступени вверх. Пустые полки, на которых когда‑то стояли банки, и… ничего.

– Чисто. Прикрой.