С тех пор Виктор не давал себе волю, даже в драке, даже в тяжелые моменты. Как будто берег право, которым настоящие мужчины пользоваться могут только в самых исключительных случаях, на потом.

Случай настал, и слезы полились ручьем, а лицо стянуло в такую гримасу, что Виктор бы сгорел от стыда, посмотрись он сейчас в зеркало. Рыдания сотрясали его все сильнее, превращаясь в судороги, соленая влага застилала глаза. Жалость к недавно приобретенным и только что утраченным товарищам как-то незаметно перетекла в жалость к самому себе. Сколько Виктор не взывал к совести и не одергивал себя — это же не он, в конце концов, остался погребенный под грудой острого металла, не он умер страшной смертью, возможно, в мучениях и страданиях — но сердцу не прикажешь.

Он снова остался один, совершенно один. Все навалилось скопом. Единственная женщина, кого он по-настоящему любил, использовала его как трамплин, дожидаясь подходящего случая, чтобы перескочить повыше, ухватившись за более приемлемый вариант. Наверное, поэтому Лена всегда на корню отметала все разговоры о детях. И чем он думал? Почему раньше не расшифровал столь понятные знаки? Даже родители, поначалу деликатно молчавшие, в последние пару лет нет-нет да и намекали на то, что жена явно темнит. А Виктор ее защищал, оправдывая Ленино поведение нормальным для современной женщины желанием сделать карьеру и реализовать себя и свои амбиции. Огрызался на родителей, обвинял, что им только внуков подавай, а остальное неважно. Эх…

А Хамза! Хороший был мужик Хамза, смелый и справедливый. И так нелепо погиб. Его жизнь, и без того полную жестокости и смерти, оставивших неизгладимый след, но не изуродовавших душу, безжалостно отняли не ведающие никакой жалости существа. Существа, почти неделю назад увлеченно копошившиеся в своих уютных мирках, переживая из-за безответной любви, решая проблемы на работе и время от времени задумываясь, чего же все это ради и заливая непонятное алкоголем. Сегодня с людьми они уже не имели ничего общего, даже внешне зараженные начали меняться. Человеческие тела были их пристанищем, но куколке пора превратиться в бабочку.

Даже воздух, получивший долгожданный отдых от бесконечного шума и дыма (хотя, как сказать — пожаров хватало), теперь становился другим, чужим и незнакомым. Где-то внутри зародилось и помалу крепло предчувствие того, что все это лишь цветочки, и ждать ягодок долго не придется — увертюра уже сыграна. Мир больше не принадлежал людям, и те бесы, что вселились в тела мирных и не очень обывателей, преследовали теперь какие-то свои цели, явно идущие вразрез с целями тех, кто сохранил разум и душу.