– Что ты будешь делать теперь? – не удержался он от нового намека.
– Ты ясно дал мне понять, что здесь мне делать нечего.
– Разве там, внизу, ты не можешь вести другую жизнь?
– Нет. Там бессмысленно строить планы, Фулли. Когда впереди у тебя вечность, ничего, как назло, не происходит. Разве ты не заметил, как медленно текло время, когда ты был там, внизу? А здесь, по-моему, все происходит так быстро именно потому, что люди боятся умереть и не успеть, даже если сами они ничего такого не чувствуют.
Они поговорили еще – он не знал, как долго, не было охоты смотреть на часы. Слишком он был опустошен. Измотан, духовно и физически, даже глаза болели. Это был самый странный день в его жизни; странный, но и целительный. Правда, именно сейчас у него было такое чувство, будто кто-то ковырялся в его старых ранах, но он запретил себе все эмоции.
Адена говорила о том, что хотела бы время от времени навещать его, а сама думала, что, едва пересечет ту реку снова, никогда больше не сможет с ним поговорить. Паузы в разговоре учащались и затягивались – наверное, оттого, что каждый из них силился вспомнить что-нибудь, что объединило бы их в этот прощальный миг, что они могли бы сказать друг другу на прощание.
Он попытался снова взять ее за руку, но она уклонилась.
– Да, я меняюсь, но это еще не значит, что я не думаю о тебе. У меня и не было никого так долго только потому, что я до сих пор не переболел тобой.
– Знаю, – сказала она жалобно. – Просто я эгоистка и не хочу оставить тебя в покое. Нас здесь уже совсем немного – я про мертвых, – остальные ушли. Все это не так забавно, когда понимаешь, что ничего уже не чувствуешь.
– Я любил тебя. Но у меня еще есть здесь время, и я не хочу терять его.
– Любил, – прошептала Адена. – Береги ее, Фулли.
«Постараюсь», – подумал он, и его глаза снова наполнились слезами, а комок в горле разросся так, что нечем стало дышать.
Адена поднялась со стула, и он опять против воли подумал, как она похожа на Лан: те же черты лица, те же пропорции фигуры; но ему было наплевать на бессознательное. Адена вошла – вернее, вплыла – в стену, и призрак его жены исчез, будто и не было.
Огонь в печурке вспыхнул сам собой. Комната быстро наполнилась теплом после ухода призрака.
Оглядываясь через плечо, он забрался в постель, накрылся одеялом и плакал, пока не уснул.
Глава двадцать седьмая
Глава двадцать седьмая