— Подумать только, насколько все было бы проще, если бы мы послушались старого Тобиаса, — сказал Джон. — Помнишь, что он говорил?

— Лучше не вспоминай, — отозвался Эмил. — Никогда не слушал этого самовлюбленного глупца.

— Он говорил, что, если мы хотим выжить, нужно найти место где-нибудь на юге, переждать, когда пройдет орда, а потом вернуться. Тогда бы у нас было в запасе двадцать лет, мы бы построили все, что нужно. Сейчас тугары бы уже ушли…

— И двадцать процентов русских, римлян и карфагенян попали бы в ямы.

— Дорогой доктор, за последние пять лет погибла половина русских, и, держу пари, гораздо больше двадцати процентов карфагенян умрут еще до начала зимы.

— Не забывай, что, оставшись, мы положили конец эпидемии оспы, которая разразилась бы с приходом тугар, и тем самым сохранили десятки тысяч жизней.

— Если мы проиграем здесь, то зимой они уже будут в Риме. А этот город – ловушка: с трех сторон холмы, самое удобное место для того, чтобы установить артиллерию и расстрелять всех. Мерки так и сделают.

— В конце концов, спустись и спроси тех, кто копает рвы и траншеи, хотели бы они, чтобы все осталось, как прежде.

— Неужели ты думаешь, что мне скажут правду, — фыркнул Джон.

— Дело в том, Джон, — серьезно сказал Эмил, — что для крестьянина важнее всего быть свободным, и если нужно, он умрет, сражаясь за это. Я уверен, что мы могли бы сбежать, но нашли бы мы безопасное место? Сомневаюсь. Даже если бы и нашли, ты уверен, что там были бы залежи угля и железа? Что касается того, чтобы оказаться во власти Тобиаса, то ты знаешь, на что он был способен… Нет, я рад, что мы прошли через все это.

— Даже если это закончится нашим поражением?

Эмил улыбнулся:

— Ты когда-нибудь видел погром?

— Что?

— Ох уж эти американцы, — сказал Эмил. — Вы понятия не имеете о таких вещах. Я родился в Польше. Моего отца убили пьяные венгерские солдаты в тысяча восемьсот тринадцатом году, когда французы отступали из России. Они плевали на тело моего отца, называя его грязным евреем, а потом изнасиловали мою мать. Она, разумеется, была не настолько грязной, чтобы с ней нельзя было этого проделать.

Он замолчал.

— После этого она умерла, — прошептал он. — Оставив меня и моего старшего брата, который тоже умер – от тифа, свирепствовавшего в армии. Никогда не забуду того ужаса, который я тогда испытал. Я вырос у дяди в Будапеште, стал доктором, потом перебрался в Вену, но во мне всегда жил страх. Разумеется, я был врачом, но где уверенность, что однажды у моего дома не появятся такие венгры или другие подонки и не убьют меня, зная, что за этим не последует никакого наказания? Поэтому я и уехал в Америку. Вы, американцы, родившиеся в благословенной Новой Англии, никогда не знали такого страха.