– Нет, – ответил я серьезно. – Там написано «Простите, у нас ремонт. Откроем завтра».

Она поморщилась, глупый у русских юмор, автомобиль медленно двинулся вперед, у перекрестка свернул, Эсфирь покосилась на дверь магазина, там в самом деле табличка с надписью «Простите, у нас ремонт. Откроем завтра», посмотрела на меня со злобной подозрительностью, словно я заодно с террористами.

– Постоим, – сказал я мирно.

– Ты что-то скрываешь, – пробормотала она.

– А ты?

Она хмыкнула.

– Мне можно. Я женщина.

– А как же равноправие?

Она ехидно улыбнулась.

– А я из консервативной семьи, не говорила?

– Удобно, – ответил я с уважением.

– Сам говоришь, евреи умные!

– Я не так говорил, – уточнил я, – но ладно, с красивой женщиной спорить трудно.

Из здания, которое я заприметил, вышли и зашли в ближайшее кафе трое мужчин, поджарые, настороженные, настоящие люди войны, что родились в ее огне, живут в нем и другой жизни не знают, хотя она и есть где-то в другом непонятном и потому враждебном мире.

– Спесь, – сказал я.

Он не поняла, переспросила:

– Что-что?

– Когда Сократ, – ответил я, – увидел на празднике богато разодетых, изысканных и надушенных афинян, он сказал брезгливо: «Это спесь». И тут же увидел с другой стороны идущих спартанцев, что явились в звериных шкурах, наброшенных на голые плечи, нечесаные, бородатые и подчеркнуто грубые, и сказал о них: «А это тоже спесь».

Она изогнула губы в улыбке.

– Да, эти дикари дадут сто очков вперед всяким спартанцам в спеси и наглости.