— Не забыл. Операция была запланирована на завтра, но…

— Завтра. И никаких «но». После моей смерти тебе труднее будет откреститься от этого дела.

«После моей смерти». Могло показаться, что Сельвин говорит о ком угодно, но не о себе. Только его голос звучал более глухо, чем обычно.

— Да провались оно все пропадом, Сельвин! — неожиданно для себя самого воскликнул Бернард. — Я из-за тебя в эту заварушку втянулся, ты же знаешь! Мне от владычества Империи было бы ни жарко, ни холодно, не будь ты моим лучшим другом. А теперь мне отдуваться за все, что было? Как-то спасать людей, на которых клеймо «террорист» крупными буквами стоит?

— Получается, что так.

Они разлили вино по бокалам. Выпили, не чокаясь.

— Ты справишься, Бернард. Это твое время и твое дело. А я жил революцией. Войной до победного конца, местью… а теперь мне, получается, и жить-то незачем. Все, что мне остается — уйти так, чтобы меня запомнили. И разобраться с одним незаконченным делом.

Он грустно улыбнулся и взял со стола планшет. Пробежался взглядом по последним донесениям и остановился на одном. Аларон точно знал, на каком именно. Сельвин читал его уже не в первый раз.

«После всего, что произошло, он все еще помнит о кровной мести. Аристократы…»

Но следующие слова принца повергли его в шок.

— Я предупреждал ее. Велел убираться с Рутана. Почему женщины никогда не слушают, что им говорят?

Сельвин осуждающе покачал головой и отложил планшет в сторону.

Аларон не знал, что заставило его выпалить:

— Помнишь, я спрашивал, как зовут твою новую пассию? Ты так и не ответил.

«Глупый вопрос. Какой черт меня дернул?! Даже если я прав… особенно если я прав, зачем было…»

— Понял, значит, — принц горько усмехнулся. — Ее зовут Исанн. Насчет фамилии ты догадываешься.

Повисла тяжелая пауза. Негромко потрескивали догорающие дрова. Завывал ветер за окном. Все в том же гробовом молчании Бернард разлил по бокалам остатки вина. На сей раз к напитку не притронулся никто.

Они сидели в тишине еще несколько минут. А потом Сельвин просто встал с места и пошел к двери. У порога он обернулся:

— Бернард, и еще кое-что: позаботься о моей матери. Я боюсь, что она может наложить на себя руки… да и вообще, ей будет очень тяжело выжить в одиночестве.

— Конечно, — с трудом выдавил Аларон. — Ты не хочешь… попрощаться с ней?