Майор что-то молча обдумывал несколько минут. По-видимому, некоторое из сказанного было для него настоящим открытием. Он что-то быстро чиркнул карандашом на бумаге и протянул девушке со словами:

— Это сообщение нужно оставить на старом месте. Думаю, скоро мы будем знать точно об этом культе.

— Это наш новый агент? — заинтересованным тоном, спросила она. — Я его знаю?

— Ты стало себе слишком много позволять, Герда, — недовольным голосом протянул хозяин кабинета. — Или может ты думаешь, что постель тебе дает какие-то новые права? — в кабинете отчетливо потянуло холодком, отчего всеми забытый Шеер заерзал на месте. — Запомни, моя девочка, никто и никогда не может диктовать мне свои правила! Поняла?! Вот и хорошо! Оба свободны.

Едва Герда и Шеер выбрались из здания, как та словно превратилась в разъяренную фурию.

— Этот… боров, этот… напыщенный болван, — выплевывала она все новые и новые эпитеты, которые, как внутренне отметил Шеер, был необыкновенно точны. — Он говорит мне, что делать! Видно он забыл, кто его посадил сюда?! — ее взгляд метался по сторонам с желанием кого-нибудь придушить или, по крайней мере, покалечить. — А ты…, ты, мерзкий пьяница, что уставился?! — она, наконец-то, выбрала себе жертву. — Думаешь, я грязная подстилка, о которую всем можно вытирать ноги?! Да?! Сволочь! Да, знаешь, кто я? Ты, недолеланны деревенщина, даже не догадываешься, кто стоит перед тобой?! Я Эрика фон…

Тут она резко прекратила истерику и лейтенант так и не услышал окончание столь интересной фразы. Девушка в этот самый момент смотрела мимо него, в сторону здания СД. Обернувшись, Отто заметил, как штора на окне опустилась, скрыв какого-то человека.

64

64

Партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Раннее утро.

Часовой, прохаживавшийся возле штабной землянки, поежился. Близкая осень давала о себе знать неприятным утренним холодком.

— Как же мне это все надоело, — одними губами произнес Семен, лежа на еловом лежаке с открытыми глазами. — Чертовский все это…

Перед его глазами проносились столь далекие, но такие желанные картины, что хотелось выть от тоски… Скрипящие от свежести простыни, которые нежно касались кожи и дарили неуловимое ощущение спокойствия… Дымящее кофе в крохотных фарфоровых стаканчиках, всегда возимых с собой в особом сундучке и ставшие для него своеобразным символом своего особого статуса… Жестко облегавшая его тело новая форма, придававшая ему, как он сам и считал, в глазах окружающих неотразимый ореол брутальности и респектабельности…