«Как демократично звучит – господин! Просто господин! – подумал Крутов между делом. – А ведь мог бы и подсуетиться Бидструп, однозначно же мог, через Дворянское собрание. Там и не пикнули бы, сам Трубецкой бы ему биографию придумал и сам бы и нарисовал, так что и комар носа б не подточил. Кем там у нас был Трубецкой до возрождения нации – неудавшийся художник и талантливый фальшивомонетчик? А теперь? Потомственный дворянин „до двадцать второго предка“, шеф-редактор журнала „Вестник российского дворянства“, председатель Дворянского собрания. Ему друзья в верхушке славной жандармерии нужны как воздух, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах старое дерьмо не хлынуло через все щели. Но не подсуетился Пал Андреевич, за вымя Трубецкого дергать не стал, не стал и в общей очереди толкаться. Надо ему, что ли, титул пожаловать, а то в таких чинах, а без титула…»

Крутов поглядел на идущего к нему через длиннющий зал генерал-лейтенанта Кукольникова, седого, широкого в плечах и начавшего основательно тяжелеть в талии, в голубом мундире дорогого сукна с расшитыми золотым шнуром эполетами, и отчего-то загрустил. Ему стало холодно в этом зале, с уходящими в бесконечность расписными потолками, вызолоченном, как рыночный балаган, и при этом полном брезгливого, показного величия.

За окнами Кремля стояла московская зима, морозная и ветреная, с летящей по широченным проспектам поземкой, с хрусткой снежной коркой поверх замерзших ноябрьских луж. Кипел огромным муравейником город – многолюдная столица великой Империи, сердце России, горящее неоновыми огнями витрин, синеватым свечением ртутных фонарей и многоцветными пожарами гигантских реклам. Причудливо подсвеченные, вздымались над старыми кварталами маковки соборов и церквей, в которых вот уже пять дней шли круглосуточные службы во славу праздника Дня возрождения династии, бежали по улицам окутанные выхлопами коробочки автомобилей, станции метро всасывали и выплевывали многотысячные толпы народа.

Его народа.

В аудиенц-холле было тепло – холод гнездился где-то в спине Крутова, вдоль позвоночника. Возможно, это было возрастным ощущением: несмотря на постоянное внимание лучших врачей и медикаменты, заставлявшие семидесятитрехлетнее тело функционировать, как организм сорокалетнего мужчины, Александр Александрович иногда переставал чувствовать себя молодым, а ощущал себя именно на свой возраст, но отчаянно молодящимся.

Будучи по природе человеком хладнокровным и прагматичным, Крутов неожиданно для себя начал рассуждать о грузе прожитых лет, призраках прошлого и прочей ерунде, которую ранее всегда отметал в сторону не задумываясь.