– Азовская, ты чего? – громко спросила Берта, стоявшая шагах в двадцати от меня.

– Я повредила перчатку, – сумела кое-как ответить не своим голосом, стараясь не оборачиваться на смрадную реку из растерзанных тел.

– Руку не задело?

– Нет.

– Ты зачем сняла костюм?

– Я… Я не знаю. Само получилось. Я на осколок наступила, ступню поранила.

– Еще бы не поранила, босой носишься. Вот зачем было разуваться? Ты представляешь, что это за осколки? Думаешь, они чистые?

– Вы о чем? Что значит чистые?

– Дуреха, сама-то как думаешь? Представь, через скольких мертвяков они должны были пролететь, прежде чем оказаться на асфальте.

Подумав о том, что осколок, прежде чем встретиться с моей ступней, мог пронзить насквозь нескольких зараженных, намотав на себя смрадные частички их грязных внутренностей, мне стало так дурно, что я едва не присела на подогнувшихся ногах.

Очевидно, мое состояние было столь красноречивым, что грубоватая Берта заговорила несвойственным для нее смягчившимся голосом:

– Ладно, сходи к автобусу и надень другой костюм, этот слишком грязный. И отдышись по пути хоть немного. Только надолго не пропадай, работы еще много, ты нам нужна.

Отвернувшись от меня, Берта вскинула карабин, наводя его на очередного зашевелившегося зараженного. Но стрелять не стала, судя по характерному звуку удара по черепу – стучалки вновь оказались на высоте.

А я развернулась спиной к бойне, медленно, стараясь растягивать каждый шаг, направилась в сторону перекрестка. Там за стеной скрывается автобус, в нем я постараюсь как можно неторопливее переодеться. И пусть только попробуют заставить меня действовать быстрее, ведь здесь нельзя торопиться, на асфальте слишком много острых осколков, об один я уже поранилась.

Спешка неуместна.

На что угодно готова пойти, лишь бы перерыв в жуткой работе затянулся как можно дольше.

Я и десять шагов не успела сделать, как все очень резко изменилось.

Вначале мне показалось, что мир резко померк. Это состояние продлилось кратчайший миг, и его можно было списать на особенности моего уникального зрения, оно нередко давало самые причудливые сбои в солнечные дни.

Но уже следующий миг показал, что глаза тут ни при чем.

За спиной громыхнуло так, что невольно вспомнился тот самый бесконечно далекий и поначалу мирный вечер, когда я вышагивала по кругу с книгами и стаканом на голове. Но это был не тот отрывистый хлопок, это что-то совершенно другое. Ревущее, басовитое, заполнившее непрекращающимся грохотом весь мир, вгрызающееся в уши, ударившее поверхностью земли по ступням и тут же толкнувшее в спину, заставив жестко припасть на вспыхнувшее болью ничем не защищенное колено.