Пища и питье, что давал мне Малик, видимо, содержали не только питательные вещества, но и стимуляторы, потому что я чувствовал удивительную бодрость впервые с тех пор, как оставил долину для напрасных поисков.

Малик покончил со своими обязанностями и сел перед огнем, повернув вниз лунную лампу. Я сел рядом с ним, желая уйти от всего, что давило на меня.

— Почему Тасса выбрали бродячую жизнь? — неожиданно спросил я.

Он посмотрел на меня, а его большие глаза, казалось, стали еще больше.

— А почему вы хотите путешествовать от мира к миру, не имея своего дома? — ответил он вопросом.

— Потому что я рожден и воспитан для такой жизни. Ничего другого я не знаю.

— Теперь знаешь, — сказал он. — Мы, Тасса, также рождены и воспитаны для такого образа жизни. Когда-то мы были равнинным народом, родственным тем, кто живет на равнинах. Затем наступил момент выбора. Нам был показан другой путь развития. Но все в мире чего-то стоит, и за новый путь пришлось платить. Это означает, что надо было порвать собственные корни и отвернуться от всего, что казалось безопасным и нерушимым.

Нас более не окружают стены, мы тесно сплотились своим кланом. Мы держимся в стороне от жизни других людей. Теперь равнинные жители смотрят на нас, как на бродяг, не имеющих крова. Они не понимают, почему мы не нуждаемся в том, что им кажется ценным и сейчас, и для будущего. Они сторонятся нас. Время от времени они смотрят на то малое, что дал нам наш выбор, и держат нас в страхе, хотя и сами боятся нас.

Мы участвуем во всей жизни, а они — нет. Ну, не совсем во всей жизни — кое в чем мы не принимаем участия: в росте дерева, в появлении листьев в сезон, в созревании плодов. Но мы можем взять птичьи крылья и изучать небо по примеру крылатых созданий, можем надевать меховую шкуру и бегать на четырех лапах. Ты знаешь многие миры, звездный странник, но никто из вас не узнает жизнь Ииктора, как знает ее Тасса.

Малик умолк и уставился в огонь, поддерживая его время от времени хворостом. Между нашими мыслями возник барьер.

Хотя у Малика не было того отрешенного взгляда, какой я видел у Майлин однажды ночью в фургоне, я подумал, что он близок к такому же отрешенному состоянию.

Ночной воздух доносил до моего носа массу сведений. Через некоторое время я прошелся в темноте вокруг лагеря. Большая часть маленького народа спала в своих клетках, но некоторые служили часовыми, и вряд ли кто-нибудь мог незамеченным подобраться к лагерю.

Майлин приехала перед восходом солнца. Я почуял ее запах раньше, чем до моих ушей донесся скрип колес фургона.