Я остановился, присел и заглянул в ее милое личико.

— С дядей Аликом не выйдет, моя радость, дядя Алик в командировке. Очень-очень долгой… Ты ведь знаешь, что он работает в полиции? — Она серьезно кивнула. — У них случаются командировки на много месяцев, даже на годы… Но ты все равно приходи. Выпьем чаю с пирожными, и я расскажу тебе эту сказку. Или другую.

— Ладно. А что ты сегодня делаешь, дядя Сережа? Я по Беляночке так соскучилась!

— Сегодня, милая, я занят. Сейчас на кладбище иду, своих проведать, а вечером… Вечером тоже дела.

— Все у вас дела, у взрослых… — Олюшка вздохнула. — А самое важное дело знаешь какое?

— Да?

— Мы, дети! Я по телеку слышала!

Она вприпрыжку поскакала в садик, будто меховой клубок покатился, а я зашагал к метро, доехал до станции «Московская» и сел в автобус до Южного кладбища.

Здесь мои и лежали. В тесноте, да не в обиде… На кого обижаться? Люди вокруг свои, их сверстники и те, кто помоложе и постарше, а что на кладбище бурелом, что в теплое время грязь и лужи, в холодное — снега до маковки, так к этим передрягам мы привычны. Советский, блин, народ!

Я протоптал тропу к скамейке у темного гранитного камня, разгреб сугробы и присел. Компания вокруг подобралась хорошая: слева — бабушка Дуня, семьдесят восемь годков, справа — дед Семен, ветеран Отечественной и Финской, как значилось на его плите, сзади — супруги Мочаловы, в сумме под сто пятьдесят, а прямо — мои, самые юные в этом коллективе. Вокруг могилы — бетонный бортик, над ним обелиск, на обелиске надпись и две фотографии… Отец сурово хмурился, мама глядела с ласковой улыбкой, будто спрашивая: ну как ты там без нас, сынок? Сыт ли, одет, обут? Весел или печален? Может, влюбился?

— Влюбился, — ответил я, — но дело не в том, родные. Поговорить бы надо. Сомнения гложут.

Голова отца качнулась.

— А в чем ты сомневаешься? Друга у тебя убили… Ну а второй твой друг убийц приговорил: око за око, зуб за зуб! Не убьешь, так эта мразь тебе покажет… тебе и другим…

— Верно мыслишь! — гаркнул справа дед Семен. — Нечего супостатам спускать! Уконтропупить их, и точка! В мои-то времена им живо бы шпинделя повыбивали!

— Не надо о твоих временах, — оборвал отец, не спуская с меня строгого взгляда. — Что колеблешься, сынок? Что тебя смущает?

— Кое-какие строки в биографиях подследственных. Ну например: имеет дочь пятнадцати лет… имеет двух детей, мальчишки семь и девять… Плодить сирот? Об этаком и думать неуютно!

— У Алика мать осталась. О ней тебе уютно думается? — Он подождал и тихо-тихо произнес: — Считаешь, все родители вроде твоих? Большое заблуждение, Сережа! Случается по-разному. Бывает и так, что лучше совсем без отца, чем с отцом-негодяем. Негодяйство — болезнь заразная.