– Спасибо, Сергей Сергеевич. Вторая часть нашей беседы показалось мне не менее важной, чем первая: о раненых, с числами и процентами. Я признаюсь, что не все понял, но… Я очень надеюсь, что все это действительно хорошие новости. Нам они нужны.

Они распрощались довольно тепло; Лосев спросил сунувшегося адъютанта, кто еще ждет с докладом, посмотрел на настенные часы, потом на наручные. Сколько-то времени еще было. Итак, поп просто примазывается к чужому результату. Насколько генералу хватало интеллекта следить за сутью рассказа полковника медицинской службы, концентрацию этих нейромедиаторов – дофамина и серотонина не изменишь никакими молитвами.

Итак, заболел точно каждый третий и почти каждый второй. Хроническим заболевание стало менее чем у четверти заболевших. Но переворот в психике, что бы там ни было: проснувшаяся совесть, прорезавшаяся критичность, или обе сразу, или что-то еще, – отмечается не только у хронических больных, но и у части острых. Значит, очень точно процент не посчитать, по крайней мере с их колокольни. Но в любом случае этот процент не слишком-то и велик. Недостаточно велик, чтобы легко и просто обеспечить им перелом в войне. Аналогичного процента боевых потерь точно было бы недостаточно: он видел, как могут драться бригады и батальоны даже с четвертью от штатного числа штыков. Но то его люди… Работают ли те же цифры для таких вот небоевых потерь у противника? Ну да, можно согласиться с тем, что это, конечно, должно серьезно действовать даже на привычных ко всякому солдат. Когда сколько-то человек в каждом отделении вдруг отбрасывают всю вколоченную в свои мозги обществом и государством убежденность в том, что «мы – силы добра, противостоящие воинству ада»… И начинает пропагандировать, что как минимум «все хороши». Или опять же, по крайней мере, что «убивать женщин и детей ради идеалов добра – грех». А некоторые не выдерживают такой перемены и кончают с собой. А некоторые – сначала открывают огонь по своим однополчанам, а уже потом кончают с собой…

Но начальник медслужбы фронта прав – что-то тут не одно. У нас тоже пропаганда была будь здоров. У нас тоже давили на мозги всей силой государственной системы. Едва совсем не задавили. До сих пор половина отказников аргументирует свое нежелание защищать Родину самыми простыми словами: «Я не хочу защищать этих, я не хочу, чтобы было, как раньше». Даже притом, что они четко и ясно увидели, что бывает, если Родину не защитить. Но у нас нет или почти нет самоубийств, у нас почти нет перехода на сторону противника от уже начавших воевать. Сдача в плен – бывает: и в безнадежных положениях, и просто от трусости. Дезертирство – тоже иногда бывает до сих пор. И все же: почему не перевернуло мозги у его людей: у тех, кто воюет в его дивизиях, бригадах, полках, батальонах? Может, важна не критичность, а все же именно совесть? Может, потому, что мы-то точно правы, защищая свою землю?