– У тебя, – уточнил Валме. – Лично я собирался стать графом и зажить по-человечески, но отца я убивать не хотел. Я вообще о его смерти не думал.

– Именно, – Алва на волосок отодвинул растрепанный том. – Юность, по выражению гения, вдыхает аромат призрачных роз, откуда им взяться, ее не волнует, вырастут, и все. Так что разницы между моей девой и твоим графством по большому счету никакой.

– Графство лучше, хотя, если я женюсь на Елене, мне его не видать.

– Женишься.

– Когда спасу мир?

– Раньше нет смысла.

– А как я узнаю, что уже можно? – встрепенулся виконт. – Кстати, давно собирался спросить, зачем ты назаказывал столько реквиемов? Что ты был готов при необходимости умереть, это понятно…

– Не был, – книжища отодвинулась на второй волосок. – Ты ворчишь на Дидериха, но в своих подозрениях столь же банален. Договариваясь с маэстро, я меньше всего думал о собственных неприятностях, к тому же вы с Приддом любой реквием сделаете бесполезным.

– Хорошо, – согласился Марсель, – о своей смерти ты не думал, тогда о чьей?

– Теперь ты банален по Иссерциалу. Я думал о музыке как таковой. Гроссфихтенбаум гениален, но мрачноват, в мистериях ему не развернуться. Мне заблажило поддержать маэстро, только и всего.

– Восемь раз?

– Платил я за два, в одном творении гений бы чувствовал себя скованно. Между нами, я отнюдь не уверен во вкусе твоего утреннего кошмара. Когда водворишься в Урготе, найди время прослушать, что вышло, и желательно вместе с Еленой, она музыку чувствует.

– Так я и втравлю молодую жену в заупокойное!

– Почему нет, если оно красиво и лишено глупости?

– Тогда, – решил уесть Ворона виконт, – мы вернулись к тому, с чего начали. Дидерих глуп, а ты в него вцепился. Почему? Мы сейчас в Лаик, юность вспоминать удобней, бродя по дому, а ты сидишь и читаешь.

– Перечитываю. Глупость порой действует, как уксус и соль: она сохраняет, хоть и меняя вкус и цвет. Пиита всю жизнь собирал и солил смерти, разлуки, сумасшествия, проклятия, кое-что из этого можно выудить. До письма Ли мне подобное в голову не приходило, да и не могло прийти, однако в «Плясунье-монахине» упоминается небезразличный тебе предмет.

– Да? – как мог вежливо удивился Валме. – И что же это?

– Дидерих жить не мог без похотливых аристократов, обманутых дев и предсмертных раскаяний, но то, что он обозвал Совестью и Смертью, очень смахивает на Рожу. Вернее, на две Рожи. Одна досталась преступному отцу благородного бастарда, вторая – рыдающей в своем монастыре матери.

– Дай книгу, – не дожидаясь ответа, Марсель ухватил переживший унаров и разбойников том. Подзабытый лаикский экслибрис напомнил об аскетичных кельях, ранних подъемах и бедняге Мевене, сожранном задумавшей доброе дело змеюкой. Родитель был всяко ценней однокорытника, но Мевен так трогательно собирался жить! Расторг помолвку, подружился с Эпинэ, поехал в гости…