— Какое?

— Вот это: убиваешь главного и все разбегаются. Оно хорошо для сказочных романов и книг по альтернативной истории, но совершенно неприменимо в жизни.

— Не веришь значимость роли личности в истории?

— Люди склонны олицетворять свои идеалы. Присягать на верность другому человеку, для них куда проще, чем какой-нибудь организации или идеологии, хотя, по сути, возможно, они и подразумевают верность именно им, а не этому человеку. Должно быть, это у людей в крови: умирать за кого-то, а не за что-то. Впрочем, в этом вся суть монархии. Ты ведь монархист, Алексей, — тут она посмотрела на него испытующим взглядом.

— Конституционный, — уверенно ответил Семелесов.

— Конституционный? — она чуть подалась вперёд, наклонилась над столом и снизу вверх посмотрела ему в глаза. — А почему?

— Долгая история, — бросил Семелесов первое, что пришло ему на ум. — Кстати… — он опять осёкся, — как тебе книга, которую ты у меня брала.

— Недурственно, — произнесла она и одновременно с этим резко двинула вперёд королевскую пешку. — Мне особенно понравились слова про то, что у человечества не может быть цели. Сравнить нас с бабочками и орхидеями… орхидеи, как поэтично, — она усмехнулась.

— Это всё что ты запомнила?

— Просто очень врезалось в память, а ты что думаешь насчёт этого?

— Я? О целях человечества? — указал на себя Семелесов. — Я никогда не был космополитом, — бросил он пренебрежительно. — В какой-то мере я конечно антропоцентрист, но говорить о том, что я привязан к человечеству в целом. К тому же, я православный христианин, верующий человек, как бы, в этом свете данный вопрос выглядит куда интереснее. Кстати так тебе лучше не ходить, я могу поставить вилку, — он указал на своего коня и на место, куда мог его поставить. — Тебе придётся убирать короля, и мой конь съест ладью.

— Какая жалость, — только и ответила девушка.

Она проиграла первые две партии. Проиграла с трудом, вопреки всем стараниям Семелесова, и каждый раз она делала нарочито спокойный вид, придавая лицу чрезмерное хладнокровие, демонстративно скрывая досаду. Зато в третьей партии она просто взяла и поставила Семелесову детский мат, через несколько ходов после начала.

— Что за… — должен был воскликнуть Семелесов, но он произнёс это шёпотом, хотя и с соответствующей интонацией. — Ты же говорила, что не умеешь играть.

— Хотела посмотреть на твоё лицо в этот момент, — ответила она, откинувшись на спинку стула.

— Какой момент?

— Только что.

Семелесов медленно поднял взгляд и посмотрел на неё. Отчего-то дыхание у него перехватило, и сердце стало биться, так что чувствовалось внутри. А она сидела довольная, улыбалась и поглаживала двумя пальцами витой браслетик на руке.