— Хочешь, верь, хочешь, нет. В любом случае не говори об этом никому кроме матери. Тебе всё равно не поверят, да и ничего уже не изменишь.

Несколько минут он стоял и молча смотрел на неё, потом также молча развернулся и направился к входной двери.

— Почему ты мне это рассказываешь? — спросила она, когда он уже вышел в прихожую.

— А ты не догадываешься? — ответил он, а потом, снова повернувшись к ней, добавил. — Если бы не ты, меня бы уже давно не было на этом свете.

Он вышел на лестницу и быстро направился вниз. Остановился на пролёте между первым и вторым этажами. И тут ощутил почти физическую боль, которая словно выворачивала его изнутри. Семелесов прислонился к стенке, ему даже не хотелось кричать. Ещё никогда он не ощущал себя таким лицемером и предателем. Он уже потянулся за пистолетом, чтобы здесь со всем покончить, но тут же вспомнил что оставил пистолет дома, тогда, сделав три глубоких вдоха, Алексей начал быстро прикидывать ситуацию.

— Спокойно, спокойно, идиот, — сказал он сам себе шёпотом, — возьми себя в руки. Ты сделал, что должен, теперь ты свободен. Ты ведь жил ради этого, завтра настанет тот день, когда всё измениться, завтра ты станешь тем, кем хотел быть всю жизнь. Соберись, глупо умирать сейчас, за день до твоего рассвета.

Когда Кистенёв поднялся наверх, и уже было хотел зайти к себе, словно какая-то сила заставила его обернуться и посмотреть на дверь в комнату Семелесова. Он подошёл, постучал, ответа не было. Он постучал ещё раз.

— Открыто! — послышался голос Алексея.

Василий зашёл внутрь. Он увидел Семелесова сидящим на полу держащим в одной руке недопитую бутылку виски, а во второй пистолет.

— Вы уже вернулись? — спросил он, поднимая глаза на Кистенёва.

— Мессеир поехал на вокзал провожать Клементину.

— Она уезжает? Разумно. Ну что, Вася, готов к завтрашнему.

— Не знаю.

— Да что тут знать. Наступает время разбрасывать камни. На самом деле оно давно наступило, только мы это как-то пропустили.

— О чём ты? — произнёс Кистенёв, настороженно смотря на Алексея.

— Да не важно, — ответил тот, поднимаясь с пола. — Тебе не понять. Ты знаешь, что это за чувство, когда петля затягивается на твоей шее, и ты уже начинаешь отключаться, и вдруг понимаешь, что не должен умирать, что ты не можешь.

— Что ты несёшь?

— Да что тут непонятного. Леска, петля, ручка для душа в ванной. Ты даже не представляешь, как я был близок к этому. Или тогда, когда какая-то тварь выкинула старую советскую бритву «Спутник», перед тем самым днём, когда я, наконец, собрался с духом. Я тогда от отчаяния полоснул себя обычной безопасной бритвой, но её только и хватило что кожицу порезать. Пара едва заметных шрамов и всё.