Тут он вывернул запястье, что-то показывая Василию, но тот ничего не увидел там в темноте.

— Алексей Семелесов, всеобщее посмешище и недотёпа, каких свет не видывал, — продолжал он. — Да и чего уж скрывать я ведь и правду был ничтожеством, редкостным дураком, а вам ведь того и надо было. Там всё шло к одному: покончить с этим к чёртовой матери и на седьмой круг, да и какая к чёрту разница. А только не дождётесь, Лёшка Семелесов так быстро не умрёт, он ещё вас всех переживёт и спляшет на ваших гробах.

— Лёха…

— Что тебе Лёха. Алексей Семелесов, скоро весь мир будет проклинать это имя. Крейтон мне в этом хорошо помог, за столько лет я придумал тысячи планов по захвату мира, находясь у власти в этой стране, сотни планов по приходу к власти, будучи главой подполья, десятки по превращению в подполье, маленькой ячейки. Но, ни одного, ни одной несчастной идеи относительно того как заставить кучку недовольных правительством принять меня всерьёз. Благо теперь такой проблемы у меня нет.

— А Крейтон…

— А что Крейтон? Он всего лишь солдат, он хорошо дерётся, имеет харизму, такие лихие люди как он легко ведут за собой народ. Но он не злобный гений, нет, он не Лелуш Ламперуж и не Артемис Фаул, и уж точно не Максим Камерер. Ты думаешь, он чудовище, ты думаешь, его нужно бояться, что он дракон? Так ты ошибаешься. Аз есмь дракон!

— Ты болен, — произнёс Кистенёв, не отводя от него взгляда.

— А кто сейчас здоров, — бросил Семелесов и, взяв бутылку, глотнул виски прямо из горла.

После этого Семелесов поставил бутылку на место, немного помолчал, смотря куда-то в сторону, затем резко посмотрел прямо в глаза Кистенёву.

— Помнишь, я всегда говорил, что Бог милосерден. Так вот, Василий, я ошибался: он не милосерден, он справедлив.

И в тот момент его глаза блеснули таким безумным, но властным огнём, что зародили в душе Кистенёва непривычные ему чувства страха и неуверенности. Василий непроизвольно попятился и отвёл взгляд. Он не мог смотреть Семелесову в глаза, от этого взгляда ему казалось, что он тает внутри, как кусочек масла, истончается, исчезает, при этом оставаясь на месте. И этот почти заметный наяву блеск, будто сами зрачки юноши становились красными.

— Завтра Фракция Белой гвардии начнёт мятеж. Новый мир будет разрушен. Мене, мене, текел, фарес.

И Кистенёв не знал что ему делать, ещё никогда он не испытывал таких противоречивых чувств, ему хотелось не то плюнуть в лицо Семелесову, не то немедленно преклонить перед ним колено.

— Месть ничего не изменит, Алексей, — произнёс Василий, осторожно поднимая глаза.