— Мы можем в эту ночь поспать здесь, — промолвил он, — а утром перегоним грузовик к яме.

— Хорошо, — она услышала в наушниках свой собственный голос с секундной задержкой, так как уже началась запись. Она не спеша прошлась по темному помещению, пока он опять ходил к грузовику. Достаточное количество света от звезд и ночной луны, просачивавшегося сюда, падало на серебристые контуры стульев, конторку и дверь за ней. Ничего, кроме пустоты. Как и во всех остальных комнатах мотеля.

Она знала, что по крайней мере в этой придорожной гостинице не будет проблем со свободной комнатой.

Он вернулся, держа в руках пару бумажных пакетов со свежей сменой белья и едой. Она прошла вслед за ним мимо конторки, в ту комнату, что была за нею. Пакеты были брошены на пол, а фонарик вертикально поставлен между ними так, что луч его расплылся овалом на потолке, наполняя комнату рассеянным сиянием.

Зеркало, покрытое толстым слоем пыли, но тем не менее целое, висело на стене рядом с дверью.

Она сняла с плеча сумку с блоком питания камеры и положила этот тяжелый предмет на стоявший у зеркала туалетный столик, а потом сняла это сверху, целя объективом в зеркало. Она настроила видоискатель так, чтобы в кадре была видна как можно большая часть комнаты, отразившейся в зеркале.

Сухие сандвичи и вода из термоса.

Они сидели на кровати, молча и не спеша прожевывали пищу; единственным звуком было… тихое гудение двигавшейся внутри камеры пленки. Запив последний сухарь, он уронил бумажный стаканчик на пол и лег на кровать. И зеркало отразило то, как он посмотрел на нее.

— Почему ты ее не выключишь? — Его рука потянулась к камере. — Ведь Фронт все равно всю эту ерунду повырежет.

Она пожала плечами, повертев в руках корку, которую ей вовсе не хотелось есть.

— Не знаю.

Но на самом деле она знала.

Бесконечная съемка — ни что иное, как единственно возможная для нее сдерживающая акция против того, что неумолимо затягивает его в такие глубины Судьбы, куда она уже просто не сможет за ним последовать. Когда его уже не будет на свете, останутся видеозаписи, и это будет плохо, совсем плохо, это будет лишь причинять ей боль, и такая рана уже никогда не заживет; она просто дура…

«Но ведь я больше ничего не могу сделать, тай пусть камера снимает… Пусть все мы будем гореть в геенне огненной».

— Ты не должна быть столь от меня зависимой.

Он знал. Он уже и так был очень далеко и лишен очень многого, а главное, той нормальной слепоты, что позволила бы ему стать с нею одним целым. И на какие же расстояния будут телеграфироваться их последние «прощай», прежде чем последняя связь между ними порвется и уйдет в небытие?