Но ты зря все это сказал, бывший братец, потому что я уже решил: кто из вас первым заговорит, тому и спора (безобидная носатая птица не в счет, ясно, что ее клювом командует Шляпник).

Заговорил первым ты и сам выбрал себе судьбу, Питер Пэн решений никогда не меняет.

– Ты обязательно меня прости, Пэн, – лепечет Светлячок совсем уж грустно, наверное, все прочитав на моем лице. – Я очень хотел тебя подождать, я очень просил… Но мы никак не могли тебя подождать, Пэн. Мы спешили, Пэн, и ты прости, что не смогли тебя взять с собой… Ты не злишься на меня, правда, Пэн?

Я не злюсь… Уже не злюсь. Рука застывает на полпути к кобуре. Злобы нет, осталась только брезгливая жалость. Злиться надо на Плаща – он, и только он, повинен в том, что у мерцающего существа вместо мозгов куча дерьма.

Словно желая подтвердить мои мысли, Дэниел Азарра начинает нести вовсе уж бредовую чушь. Именно Дэниел – Светлячок действительно был мне братом, но он погиб, он взорвался в Хармонте, спасая нас всех, а этот – Дэниел.

– Я ведь говорил, я ведь говорил тебе, Пэн: ты только не сорвись с горы, ты только не разрушь всю вашу оранжерею… Там было жарко, как в печи, но я тебе говорил… А ты сорвался, Пэн, ты сорвался, и ты разрушил все, Пэн: и золото, и серебро, и медь, и глину, но железо ты не разрушишь, нет, Пэн, нет, железо само разрушает все…

Дэниел бормочет что-то еще, столь же бредовое. Я не слушаю, потому что заговорил тукан. Вернее, он говорит уже какое-то время, однако я только сейчас начал воспринимать монотонную птичью речь, в буквальном смысле на полуслове.

– …нают, а как подопрет, так сразу «выручи, дядя Ваня, помоги, дядя Ваня», а что дядя Ваня сейчас слепой, глухой и бездомный, так это ничего… – говорит приоткрытый клюв тукана, и две половинки его не двигаются, не артикулируют речь.

Возможно (или даже наверняка) эта тирада задумана эмоциональной, горячей, но речевой аппарат тукана не способен воспроизвести эмоции – звучит монотонное скрежещущее бормотание.

Чувствую, как Дэниел дергает за рукав. Он уже рядом, почти вплотную, он задирает голову и умоляюще смотрит на меня, лицо мокро от слез. Он о чем-то спросил только что или о чем-то попросил, пока я занимался туканом, потому что сейчас настойчиво переспрашивает:

– Да, Пэн? Хорошо, Пэн?!

Трудно все-таки общаться с двумя ошибками природы разом, одновременно.

– Хорошо… Бог тебе судья, Светлячок.

Тукан повышает голос, и тот звучит на порядок громче:

– Ты все напутала, тупая устрица: не Бог ему судья, а он судья Божий.

Наверное, в оригинале то был радостный, ехидно-ликующий вопль Шляпника, но птица-ретранслятор смазала весь эффект.