В оформлении звонка была пустыня. Красноватая пыль и песчаник под ногами, безоблачная синева неба от края до края. Солнце и бледная луна в три четверти высоко над головой, в стерильной чистоте неба над отдалённой цепью гор, похожей на ряд шкафов. Морозная свежесть воздуха, словно издевающегося над ослепительным сиянием солнца.

Лоскутный человек ждал моего прибытия. В пустынном ландшафте он казался высеченным изваянием, воплощением какого-то дикого духа пустыни. Увидев меня, Кадмин зловеще усмехнулся.

– Что тебе нужно, Кадмин? Если хочешь, чтобы я замолвил словечко перед Кавахарой, боюсь, ты будешь разочарован. Она безвозвратно списала тебя со счетов.

Едва заметно улыбнувшись, Кадмин медленно покачал головой, словно показывая, что о Кавахаре сейчас не может быть и речи. Его голос оказался глубоким и мелодичным.

– У нас с тобой неоконченное дельце.

– Да, ты обосрался два раза подряд. – Я изрядно приправил голос издевкой. – Что ты хочешь, третьей попытки?

Кадмин презрительно повёл широкими плечами.

– Что ж, говорят, третья попытка приносит удачу. Позволь кое-что тебе показать.

Он махнул рукой куда-то за спину, и полоска пустыни, как кожура, оторвалась от чёрной пустоты. Образовавшийся экран зашипел, оживая. Крупным планом лицо спящего человека.

Лицо Ортеги.

Моё сердце стиснули чьи-то невидимые руки. Лицо Ортеги было серым, под глазами темнели синяки. Из уголка рта стекала тонкая струйка слюны.

Шоковый выстрел с близкого расстояния.

В последний раз я получил полный шоковый заряд по милости службы общественного порядка Миллспорта. И хотя подготовка посланников минут через двадцать выпихнула меня в какое-то подобие сознания, в течение ещё двух часов я мог разве что дрожать да дёргаться. Было неясно, сколько времени прошло с тех пор, как оглушили Ортегу, но выглядела она плохо.

– Предлагаю простой обмен, – сказал Кадмин. – Тебя на неё. Моя машина стоит в квартале от отеля, на улице Минна. Я буду там ещё пять минут. Приходи один, иначе я вышибу твоей подружке память полушарий из затылка. Выбор за тобой.

Пустыня подёрнулась рябью, исчезая. Последнее, что я видел, было ухмылкой Лоскутного человека.

Квартал до улицы Минна я преодолел меньше чем за минуту. Две недели без курева словно раскрыли в лёгких Райкера дополнительные камеры.

Это была угрюмая узкая улочка с глухими фасадами домов и пустынными стоянками. Вокруг ни одной живой души. Единственной машиной был матово-серый лимузин у обочины, зажёгший фары в сгущающихся сумерках раннего вечера. Я неуверенно направился к нему, положив ладонь на рукоятку «Немекса».