– Звал, Василий Иваныч?

– Проходи, князь, присаживайся. Сказывают, ты хворал?

– Немудрено, – ответил Голицын, – то солнце, то стужа. Март не лучший месяц на Руси.

– И то, – кивнул Шуйский и, понизив голос, добавил: – Поговорить надо.

– Слушаю тебя, Василий Иваныч.

– Худо дела складываются, а?

– Да уж куда хуже. Царь недоволен, что самозванца не поймали, сказывают, на Москве лютует. От кого разговор о Димитрии услышит, сразу в каторгу аль язык резать.

– Слыхал, слыхал, – снова кивнул Шуйский. – Что делать-то будем?

– А чего ж? Наше дело подневольное.

– Э, князь, не скажи. Могем тут посидеть, под Кромами, а могем на Путивль двинуть, самозванец-то там сидит.

– Ну двинем, а нам в спину казаки ударят, да? Полно, Василий Иваныч, нешто у тебя нет, с кем посоветоваться? Вон тот же Мстиславский.

– Нет, князь, Мстиславский мне в этом деле не помощник. Но я вот все думаю, ну, словим мы вора-самозванца, и что?

– Да ничего, будем жить, как жили.

Шуйский погладил бороду и осторожно спросил:

– И Борис по-прежнему на царстве будет?

– А то как же? – удивился Голицын.

– А опосля него сынок его, Федька?

– Конечно. – Голицын внимательно посмотрел на собеседника и добавил: – Не пойму, Василий Иваныч, к чему ты клонишь?

– А к тому, что куда ни кинь, всюду клин. Победит вор – головы наши с плеч, победит Борис – опять радости мало. А я вот тут подумал…

Шуйский замолчал, хитро поглядывая на князя Голицына.