В последующие годы, когда Джеспер наконец-то осознал, что произошло в те ужасные дни, он мало что помнил: полированные деревянные половицы, которые казались чуть ли не шелковистыми под его ногами, глаза полной женщины, покрасневшие от слез, и девочку – она была на пару лет старше Джеспера, с косичками, как у ее мамы. Девочка выпила из колодца, который вырыли слишком близко к одной из шахт. Его должны были заколотить, но вместо этого кто-то просто решил забрать ведро. Лебедка и старая веревка остались на месте. Поэтому девочка и ее друзья использовали свои бачки для еды, чтобы набрать воду – холодную, как утро, и такую же чистую. Все трое заболели той же ночью. Двое умерли. Но мама Джеспера спасла девочку – дочку полной женщины.

Адити подошла к постели девочки, понюхала металический бачок и приложила руки к пылающей коже малышки. К полудню следующего дня лихорадка прошла, а белки девочки перестали быть желтоватого оттенка. К раннему вечеру она присела и сказала матери, что проголодалась. Адити улыбнулась ей и потеряла сознание.

– Она не была достаточно осторожна, когда выводила яд, – сказал пыльный мужчина. – И сама впитала слишком много. Я уже видел, как подобное случалось с зовами. «Зова» – благословенный. Это слово использовала мама Джеспера вместо «гриш». «Мы зовы, – говорила она Джесперу, когда заставляла цветок распуститься одним щелчком пальца. – Ты и я».

Теперь некого было звать на помощь, чтобы спасти ее. Джеспер не знал как. Будь она в сознании, будь она сильнее, то, возможно, смогла бы сама себя исцелить. Вместо этого она впала в глубокий сон, и ее дыхание становилось все более и более затрудненным.

Джеспер спал, прижавшись щекой к ладони матери, не сомневаясь, что в любую минуту она проснется и погладит его, и он услышит звук ее голоса, говорящего: «Что ты тут делаешь, крольчонок?» Вместо этого он проснулся под звуки рыданий своего отца.

Они отвезли ее обратно на ферму и похоронили под вишней, которая уже начала расцветать. Джесперу она показалась слишком красивой для такого печального дня, и даже сейчас, при виде этих бледно-розовых лепестков в витринах или вышитых на шелке, он всегда впадал в меланхолию. Они возвращали его к запаху свежевспаханной земли, ветру, шепчущему между полями, к дрожащему баритону его отца, поющего грустную песню на каэльском, слов которой Джеспер не понимал.

Когда Колм закончил и последние ноты растворились среди веток вишни, Джеспер спросил:

– Мама была ведьмой?

Колм опустил веснушчатую ладонь на плечо сыну и притянул его к себе.