– Я обеспокоен, – признался Лларимар, вытирая лоб платком и качая головой. – Не думаю, что можно пренебречь угрозой королевству. То, что Идрис – лагерь мятежников, обосновавшийся в наших границах, есть непреложный факт. Мы не трогали его много лет и терпели почти тиранический контроль над северными путями.

– Значит, ты за вторжение?

Помедлив, Лларимар мотнул головой:

– Нет. Нет, я не думаю, что даже восстание идрийцев оправдает резню из-за этих путей.

– Замечательно, – бесстрастно оценил Жаворонок. – Значит, воевать, но не нападать.

– По сути, да, – ответил Лларимар. – Мы объявляем войну, показываем силу и запугиваем их, пока не поймут, насколько рискованно их положение. Если вступить после этого в мирные переговоры, то, готов поспорить, мы добьемся более выгодного договора об этих путях. Они формально объявят свои притязания на наш трон, мы признаем их независимость. Разве каждый не получит свое?

Жаворонок погрузился в раздумья.

– Трудно сказать, – ответил он. – Это весьма разумное решение, но я не думаю, что сторонники войны его примут. Кажется, мы чего-то не учитываем, Шныра. Почему именно сейчас? Почему после свадьбы напряжение так возросло, хотя казалось, что мы должны объединиться?

– Не знаю, ваша милость, – сказал Лларимар.

С улыбкой Жаворонок встал.

– Ну так давай выясним, – предложил он, сверля первосвященника взглядом.

* * *

Сири озлилась бы, не будь она в таком ужасе и не сиди в черной опочивальне одна. Отсутствие Сьюзброна казалось дикостью.

Она надеялась, что с наступлением ночи его все же пустят к ней. Но он, конечно, не пришел. Что бы ни замышляли жрецы, беременеть ей было необязательно. Они уже разыграли свою карту и заперли Сири.

Дверь скрипнула, и она села на постели, снова обретя надежду. Но это всего лишь стражник заглянул с очередной проверкой. Солдафонского вида хам из тех, что караулили ее последние несколько часов.

«Зачем поставили этих людей? – подумала она, когда дверь закрылась. – Что случилось с прежней охраной из безжизненных и жрецов?»

Так и оставаясь в нарядном платье, она упала на кровать и уставилась на балдахин. Упорно вспоминалась первая неделя во дворце, когда ее держали взаперти перед «свадебными торжествами». Было тяжко, но Сири знала, что заточение кончится. Сейчас даже не было уверенности, доживет ли она до утра.

«Нет, – подумала она. – Меня будут беречь, пока не родится „малыш“. Я – страховка. Если у них что-то разладится, им понадобится показать меня людям».

Слабое утешение. При мысли о полугодовой неволе с запретом с кем-либо видеться – иначе поймут, что она вовсе не беременна, – хотелось выть.