— Вы еще не все знаете. Эти трое субчиков, которые до сих пор держатся на ногах, заявились еще до рассвета и с тех пор кружки из рук не выпускали. Лакают самую дешевую брагу, уже чуть ли не бочонок выдули, куда в них только помещается, ведь все, как один, худые, будто оголодавшие трессинги.

— Кто такие? — спросил Трульв. — Первый раз их вижу.

— Какие-то работнички наемные, вроде плотники, а может, лодки ставят, кто же их поймет, мутные какие-то. Часто мимо нас ездят и пьют при этом все время.

— А остальные?

— Тоже работнички, но эти по глубоким колодцам. Вырыли свою яму со сладкой водой и торопятся заработанное пропить. Снюхались две бригады, вон теперь друзья великие, вповалку за одним столом.

— Радуйся, вам же в прибыль.

— Эти трое мне не нравятся.

— Мордами не вышли? Ах ты развратница, так и тянет на мальчиков.

— Да уймись ты уже, ни о чем, кроме глупостей, не думаешь.

— Тогда чего они тебе не понравились?

— Да говорю же, мутные какие-то, чую в них подвох.

— Да ты даже на меня косо смотришь, а я ведь почти святой.

— Рассмешил, тоже мне еще, святой выискался. И на тебя я косо не смотрю, ты, может, и тот еще обормот, но обормот свой. А эти чужие и непонятные, а еще у них глаза нехорошие, так и зыркают во все стороны.

— Может, воровская шайка?

— А мне почем знать?

— Сама сказала.

— Я сказала, что они мутные. Я не говорила, что они воры.

Толстуха подхватила кувшин, развернулась, с удивительной для ее габаритов грацией направилась к двери в углу зала. Трульв, проводив ее колышущийся зад замаслившимся взглядом, заявил:

— Пожалуй, стоит задержаться. Люблю смотреть, как Таральф буйных успокаивает. А эти, — кивок в сторону центра, — не пьянеют толком, вот-вот буянить начнут, готов об заклад биться. Там у одного и правда взгляд какой-то нехороший. На вас косо посмотрел, когда мимо шли. Трой, а зачем тебе к Чечевице? Мелко берешь, может, сразу к Южному Полюсу сплаваешь?

Трой, застигнутый врасплох странным вопросом, ответил, как по учебнику: