Возможно, во мне еще бродил дух противоречия: победа над Стариком добавила мне в кровь адреналина.

– Давайте сначала узнаем, хочет ли она уходить, – предложил я.

Стилтон удивленно вскинул брови:

– Вы просто не понимаете, о чем говорите. Эти записи могут нарушить эмоциональное равновесие вашей жены, даже нанести вред ее психике.

– Это весьма сомнительный способ терапии, молодой человек, – добавил Хазелхерст.

– Терапия здесь ни при чем, и вы прекрасно это понимаете, – отрезал я. – Если бы вашей целью была терапия, вы использовали бы не наркотики, а эйдетическую технику восстановления памяти.

– Но у нас нет времени, – озабоченно сказал Стилтон. – Ради быстрого получения результатов нам приходится применять грубые методы. Боюсь, я не могу разрешить объекту видеть эти записи.

– Я с вами согласен, доктор, – снова вставил Хазелхерст.

– А вас, черт побери, никто не спрашивает! – взорвался я. – И нет у вас никакого права разрешать ей или не разрешать. Записи надерганы из мозга моей жены, и они принадлежат ей. Мне надоело смотреть, как вы разыгрываете из себя Господа Бога. Я ненавижу эти замашки у паразитов и точно так же ненавижу их у людей. Она сама за себя решит. А теперь потрудитесь узнать ее мнение.

– Миссис Нивенс, вы хотите увидеть записи? – спросил Стилтон.

– Да, доктор, – ответила Мэри. – Очень.

Он явно удивился.

– Э-э-э… как скажете. Вы будете смотреть их одна? – Он покосился на меня.

– Вместе с мужем. Вы и доктор Хазелхерст можете остаться, если хотите.

Они, разумеется, остались. В операционную принесли стопку кассет, каждая с наклейкой, где значились дата записи и возраст объекта. Чтобы просмотреть их все, нам потребовалось бы несколько часов, поэтому я сразу отложил в сторону те, что относились к жизни Мэри после 1991 года: они вряд ли могли помочь. Мэри посмотрит их позже, если захочет.

Мы начали с ее раннего детства. В начале каждой записи объект эксперимента – Мэри – стонала и задыхалась, через силу произнося слова, сопротивляясь, как все люди, которых вынуждают мысленно возвращаться к событиям, которые они предпочли бы забыть. Затем начиналась реконструкция событий – звучал ее голос и голоса других людей. Больше всего меня поразило лицо Мэри – я имею в виду, на стереоэкране. Мы увеличили изображение, так что оно придвинулось почти вплотную к нам, и могли следить за мельчайшими изменениями в выражении лица.

Сначала Мэри превратилась в маленькую девочку. Нет, черты лица остались прежними, взрослыми, но я знал, что вижу жену именно такой, какой она выглядела в детстве. Мне сразу подумалось, как хорошо будет, если у нас тоже родится девочка.