— Осмотрись-ка, — посоветовал Дункан. — С планировкой познакомься. Может, пригодится когда-нибудь.
Кабтаб хмыкнул, но все же прошелся по квартире. Дункан запихал мешки в личный шкаф; раскладывать вещи по полкам не было времени. Обои и мебель имели лимонно-желтый оттенок, заказанный еще жильцом понедельника. Дункану придется сменить цвет при помощи контрольной панели. Никаких узоров на стенах не было; жильцы сами выбирали, что разместить на экранах — узор, или картину, взятую с лент, или собственные творения — стабильные или подвижные.
Паркетный пол из клонированного дуба мог менять блеск и оттенок по мановению контрольной ручки. Дизайн стал делом быстрым и легким, если только вы можете твердо решить, чего хотите.
Цвета и оттенки мебели также менялись с легкостью, хотя, чтобы придать им новую форму, пришлось бы потратить полчаса — и еще столько же вечером, чтобы привести их в исходное состояние. Дункан редко тратил на это время, поскольку питал слабость к хрупкому изяществу новоалбанского стиля.
Прозрачные двери выводили из гостиной на балкон. Вид оттуда открывался не хуже, чем из прежней квартиры, практически ничем от него не отличаясь, кроме угла зрения. И вообще единственным преимуществом этого места была близость к работе. Попытайся Дункан получить разрешение на переезд самостоятельно, ему пришлось бы ждать не меньше субгода. А такое быстрое решение вопроса (пусть даже Дункан и не собирался переезжать) доказывало лишь, что для получения недоступного нужны хорошие связи, как было в любой стране и в любую эпоху.
— Пока, — сказал Кабтаб. — Благословляю тебя, сын мой.
— Спасибо, падре. Встретимся в «Сногсшибаловке», если ничего не случится.
— Благословляю тебя и в половой жизни, — ответил Кабтаб и смылся.
Дункан задержался на секунду, чтобы глянуть на лица соседей, с которыми он никогда не встретится, а потом поспешил в бюро.
Следующим этапом работы стала корреляция коэффициента эгоцентризма у шахматистов, телевизионных актеров и инженеров-электронщиков. Во время работы Дункан постоянно поглядывал на стенной экран, где шла программа новостей, но до самого конца рабочего дня ни об Изимове, ни о Руиз не прозвучало ни слова. Это, как прекрасно понимал Дункан (но откуда он это знает?), не означало ничего. Ганки, вероятно, установили жесткую цензуру.