— Если мы не предпримем чего-нибудь, и быстро, нам конец.

Дункан заметил, что Пантея уже не пила вина — на столе перед ней стояла большая кружка горячего кофе. Хорошая мысль — не время затуманивать мозги алкоголем.

— Только не надо глупостей делать, — ответила Сник.

Дункан присел на другой край стола и тоже выглянул в окно. Внизу проплывали громадные сухогрузы, паруса яхт сияли на вечернем солнце. Предписанный график движения соблюдался — очевидно, опьянение свободой, о котором твердили ганки, поразило только тех, кто находился в городе, пощадив оставшихся за его пределами. Интересно, как ганки объяснят это?

С легкостью. Моряков немного, контакт между ними ограничен, и массовая истерия башен их не затронула.

— Я не хочу торопиться. Я думаю. Единственный путь — единственный, на котором у нас появится шанс, — это стать дневальными. — Дункан встал.

— Чтобы нас схватили уже в среду? — иронически спросила Сник.

— Я опытный дневальный. Вряд ли кто-то знает об этом ремесле больше меня.

«Не меня самого, — подумал Дункан. — Но те, другие, что сидят во мне и скармливают мне кусочки своей памяти, — они знают».

Пантея Сник вновь отвернулась, глядя в окно, на гавань и океан за ней. Лицо ее приняло задумчивое выражение. Дункану казалось, что он видит в ее глазах мучительную и безнадежную тягу к свободе. Ему отчаянно хотелось поцеловать ее, сказать, что он даст ей надежду… даст что угодно.

Наступила тишина, и Дункан не знал, как нарушить ее. Ожидание было тягучим, как текущий из дерева сок; Дункан переминался с ноги на ногу и внутренне сгорал от нетерпения. Ему хотелось заговорить, но он понимал: любое слово проскользнет мимо ее рассудка.

Наконец Пантея Сник, вздохнув, повернулась к нему.

— Бесполезно, — сказала она. — С тем же успехом мы можем сдаться прямо сейчас и прервать свою агонию.

— Да как, черт побери, я мог влюбиться в такое жалкое создание?! — вспылил Дункан. — Ты бесхребетна, как губка, а духу в тебе — не больше, чем в пустой бутылке! Даже если знаешь, что проиграл, сдаваться нельзя!

— Чушь, — невыразительно пробормотала она.

— Да уж получше того дерьма, что ты несешь! Нельзя сдаваться! Я сам не сдавался и не сдамся! Иначе где бы я был — стоял статуей на правительственном складе?!

— Так ты хочешь оттянуть неизбежное? Какая тебе радость в нескольких лишних днях? Что в них проку? Окамененный, ты о них и не вспомнишь. Так стоит ли мучиться?

Они снова замолчали; если бы гнев становился светом, Дункан сиял бы бело-голубым огнем, опаляя свою подругу.

— Не знаю! — произнесла наконец Пантея. — Проблема в том, что я сама считаю себя виновной! Я заслуживаю каменения! В нашем обществе нет ничего дурного. Если правительство лжет или делает что-то незаконное, это ведь только для блага народа!