— Когда-нибудь я захочу умереть… — произнёс мальчик. От неожиданности Одариги повернул голову.

— Что?

— Ничего, — помотал головой Рю, отрывая взгляд от стрекозы, — А мы поднимемся выше в горы?

— А ты не боишься?

— Нет, я ведь с тобой! — еле заметно улыбнулся мальчик.

Одариги снова повернул голову к скале. И задумчиво кивнул.

Он бежал. Бежал не зная куда, как бешеный пес. Он не помнил, от чего бежал, куда бежал и где он вообще находится. Глаза застилала зеленая пелена, сквозь которую проникали образы прошлого… Будто у умирающего. И в этом мертвенном бреду он ясно видел то, что изо всех сил старался не замечать.

— Не смеете! — прошептал Рю, облизывая губы, — Не позволю себя уничтожить!

Так он бежал, примерно с минуту, прежде чем его глаза, наконец-то, смогли что-то видеть. Теперь он нашёл себя где-то в саду, средь лабиринта кустов и фигурно стриженных деревьев.

— Привет, — обратилась к нему странная девушка в очках, — Ты плохо выглядишь.

— Убирайся! — крикнул в ответ юноша, — Не подходи!

'Уйти. Не дать поймать. Не дать повредить' — стучал пульс в висках. Где-то там охранный периметр и лес… возможно, где-то в саду есть место, где можно скрыться… мысли зеленоволосого лихорадочно скакали с одного на другое, а тело продолжало бежать.

— С хрена ли? Я дочь госпожи!

Рю явно было не до анализа звуковой дорожки происходящего. Перелетев через пару-тройку кустов, он потерял контроль дыхания, что для такого состояния нервной системы неудивительно, и эпично ввалился в центр очередного куста, обдирая торс и руки, вместо того, чтобы его перепрыгнуть. Там он и замер, понимая, что выбираться это шумно и, мягко говоря, не быстро.

— Ты что? — удивленно спросила девушка, поднимаясь со скамьи, — Перепил? А кусты портить обязательно?

— Стой на месте! — выкрикнул Рю, выхватывая пистолет. Толку от этого было немного, учитывая, что он опять ничего не видел.

— Да что я тебе такого сделала!?

— Не хочу! — закричал Рю.

А затем его глаза опять стянулись в зелёные куски острозубого льда. Голос превратился в ледяное подобие прежнего, то опять скатывающийся в нервный истеричный тон, то возвращающийся в холодное безразличие.