— Кстати, как мы сегодня выяснили, я правильно поступил, — поднял палец кардинал, — Потому что если ты начала осознавать только через месяц, то вздумай я признаться тебе сразу, ничего бы хорошего из этого не вышло! А уж если бы, как всерьез раздумывал, попробовал поцеловать тебя сразу после обретения тела…

Мария рассмеялась, прикрыв рот ладошкой.

— Ну конечно, а как бы ты сам отреагировал на моём месте?

— Если бы меня поцеловал священник? — рассмеялся Чезаре, — Страшно даже представить!

— Дурак ты, — притворно обидевшись, ударила мужчину в грудь Мария.

— Вот как, а в Токио ты другое говорила, — усмехнулся он, крепче прижимая ее к себе.

— А что в этом такого, если ты такой и есть? — надулась Мария, — И шутки у тебя дурацкие.

— Ага, а как нужно придумать что-нибудь, так сразу 'умный, умный', - заметил Чезаре, — И вообще… Извини. Давай я попробую загладить свою вину.

После поцелуя Мария ехидно осведомилась:

— А что? Чезаре никогда не слышал про понятие 'умный дурак'?

- 'Умный дурак'? — поднял бровь мужчина, — 'Холодный огонь'? 'Темный свет'? Или какая-нибудь разработка Зазы?

— Ты скажи, что этого всего не существует!

— С холодным огнем я как-то не сталкивался, — ответил Чезаре, — И кстати…

Он постарался подгадать темп речи так, чтобы 'и кстати' выпало точно на конец предыдущей мелодии.

— Позволите пригласить вас на танец?..

Остаток вечера прошёл без эксцессов. Кристиан и Юна болтали о каких-то совершенных глупостях, прерываясь на танцы, а Чазаре и Мария все так же целовались, прерываясь на танцы и глупости. По мере увеличения количества студентов в зале атмосфера становилась всё менее и менее напряжённой. Наконец, часы показали девять…

Неожиданно, свет в зале чуть-чуть притих, а на сцене стал ярче, таким вот нехитрым образом привлекая внимание к происходящему там, а затем зазвучала музыка и на сцену вышла Норма. Президент студсовета была одета нарядно, но не слишком: белая сорочка и чёрная юбка — неумирающая классика, лишь чуть подправленные так, чтобы соответствовать, одновременно, и современному мотиву, и атмосфере праздника их XIX века. В руках у нее была кельтская арфа, на которой ирландка играла какую-то пронзительную, невыразимо печальную, но в то же время светлую мелодию. В этой мелодии не было слов: они бы лишь все испортили. Лишь… обещание надежды. Обещание, что завтрашний день будет чуть-чуть лучше.

Когда девушка закончила играть, она остановилась, лицом к публике, чуть склонив голову, а затем раздались аплодисменты. Выждав небольшую паузу, она кивнула и подняла голову, призывая зал к молчанию.