– Марк, ты готов? – спросил он в микрофон.

– На позиции, – отозвался «уоки-токи» голосом Марка.

– Давай.

– Понял.

Прошло секунд десять, потом раздался хлопок, мелькнула слева быстрая тень с дымным хвостом за ней и бывший коттедж Марты содрогнулся от взрыва. Вылетели рамы, сорвало с петель и перекосило дверь, белый дым заклубился, вырываясь наружу.

На груди Гонсалеса снова ожил «уоки-токи».

– Готово, Васко! Приложил, как в тире.

– Пошли, – приказал Ханне Гонсалес, и побежал к дому, целясь из карабина в выбитые окна.

Но Ханна не выполнила приказ, а бросилась к телам девушек, лежащим на дороге, как будто бы могла успеть хоть что-то изменить…

Но изменять было уже нечего.

Некоторые из девушек еще шевелились, но это была агония – слишком серьезными и многочисленными были раны. И кровь… Столько крови Ханна не видела никогда в жизни. Она мгновенно выпачкалась в ней, переворачивая тела, пропиталась тяжелым солоноватым духом.

Марта так и лежала – навзничь, разбросав в стороны руки. Свитер набух на груди, красная бейсболка валялась в стороне, одна нога неловко подвернулась при падении, словно Марта исполняла какое-то сложное танцевальное па. Ханна села рядом с ней и сжала в ладони мертвую кисть девушки. Пальцы были тонкими и совсем детскими, а вот лицо суровым, и даже смерть не разгладила глубокую складку между бровями.

Девочка-воин.

Вторая рука Марты все еще сжимала карабин.

Ханна слышала удары своего сердца – гулкие, сильные. Сердце застряло в горле и каждая новая пульсация перекрывала ей дыхание, рот заполнила желчь и горечь на языке казалась нестерпимой. Но еще нестерпимей была ненависть, которой налилась каждая клетка тела. Ханна ощущала ее, как электричество во время грозы – всей кожей, каждым волоском.

Ненависть.

Она имела вес и химическую формулу. Она была материальна и пахла тяжело и солоно.

Ханна встала, вся покрытая чужой кровью. Кровь капала с кончиков ее пальцев, пропитала штаны и куртку, кровь растекалась по земле и пачкала листву. Ханна тяжело дышала, ей мешала застрявшая в горле злоба, горячая словно уголья, и колючая, как каштановая кожура.

Воздух уже не был так прозрачен, дым пожара вился между сосновыми стволами, закатные лучи натыкались на сизые мутные ленты и становились видимыми на несколько мгновений.

Снова начали свою перекличку испуганные птицы.