— А скажи-ка, уважаемый, — говорят, в поместье Берингтонов работники разные требуются.
— Они вроде со стороны никого не берут, — задумавшись, нахмурился парнишка. — Да и нету никого, кроме сторожей, в поместье сейчас — господа ко двору его светлости уехали.
— Жаль, — соскочил со стола я, и от резкого движения в голове зашумела кровь. — А где поместье это вообще находится, если нелегкая еще в ваши края занесет?
— Гору, лесом поросшую, с той стороны дороги видел? Вот там их усадьба и стоит.
— Благодарствую. — Я щелчком отправил парню медяк и направился к выходу во двор.
Тут мне делать, похоже, уже нечего.
Безмятежно распахнув входную дверь, я замер как вкопанный: телегу с посмурневшим Шутником окружила полудюжина солдат. И, что самое поганое, в его сторону посматривали три остановившихся у ворот всадника: два обычных кавалериста, а третий наряжен в черный балахон, как две капли воды похожий на одеяние зарезанного мной в «Приюте скитальцев» монаха.
— Тащите его сюда! — крикнул судя по украшенному золотым шитьем мундиру занимавший в войсковой табели о рангах вовсе не последнюю строчку кавалерийский офицер. — И дом обыщите.
И что делать? Вон двое солдат уже мечи обнажили!
«Бежать, бежать немедленно!» — мелькнула в голове мысль, и я подался в глубь помещения.
Бежать? А как же Шутник? И Арчи не след в этой передряге оставлять. Не по-людски это. Но зато шансов незаметно улизнуть куда больше.
Только вот когда я Габриелю про деление всех людей на своих и чужих рассказывал — душой ничуть не кривил. Есть такое дело, никуда от него не деться. На чужих плевать. А вот если своих начать предавать, то какой смысл дальше-то жить? Ну протянешь за чужой счет пару годков, толку-то? Так и так в край теней отправляться и твой черед когда-нибудь придет. Неужто лучше в одиночестве под забором сдохнуть?
Нет, друзей надо держаться. У меня, прямо скажем, не слишком много тех, кого действительно можно назвать «своими». И, как ни крути, не отнести к ним Арчи и Шутника я не могу. Не по совести это будет.
А, твою тень!
Помирать, так с музыкой.
Нашарив в суме холодную, будто отлитую из металла шишку, я ногтем нащупал острый край чешуйки и спокойно вышел на крыльцо.
Заметив меня, уже слезший с телеги Габриель округлил глаза, но, когда, сверкнув в воздухе, серебристая шишка плюхнулась в грязь рядом с солдатами, сообразил, в чем дело, и одним махом метнулся обратно.
Веером разошедшиеся осколки взметнули в воздух грязь и расшвыряли в разные стороны не догадавшихся разбежаться пехотинцев. Уцелел только один — тот, который в момент взрыва находился с другой стороны телеги. Ошалело стерев со лба чужую кровь, он начал поднимать меч, но выхвативший из-под кучи наваленных на дно дерюг цеп Шутник первым делом с размаху впечатал шипованный шар в его побледневшее лицо и только потом рванул ко мне.