Глядел в небо, запрокинув голову; молчал.

Солнце щедро вызолотило сухие листья. Смутясь, ветер притих, боясь лишить граб праздничного убранства. Лишь бережно листал драгоценную книгу, пропуская страницы меж незримых пальцев, наслаждаясь шелестом.

Теплые денечки намекали, что они ненадолго.

Эдвард II прохаживался вдоль обрыва, играя тросточкой. Время от времени он косился на походный столик, рядом с которым стояли, в ожидании высочайшего седалища, раскладные стулья. Корзинку со снедью накрыли вышитой салфеткой. Дюжина розового эмурийского из коллекционных погребов; три кубка. Лучше не придумаешь.

Взглядом король намекал:

«Может, пора?»

Но поэт с гарпией игнорировали намек, а Эдвард не настаивал. С утра король поражался собственной деликатности. Даже три помилования подписал. И указ об экипировке лейб-стражи за счет казны. Казначей на коленях стоял, рыдал, подавал в отставку, а его величество уперся и ни в какую. Душа просит, сказал он казначею, и тот заткнулся.

– Похожее место есть в вашем психономе, мэтр Биннори. Там на утесе стоит замок. Вы раньше не бывали на Строфадах?

– Нет, – покачал головой поэт. – Возможно, приеду погостить. Мне бы хотелось взглянуть на вашу родину.

– Если вас не смутит аскетизм резервации, буду рада принять вас.

– Не смутит. Я неприхотлив. Мне жизненно необходимо встряхнуться. Я закис и обрюзг. Да, в Реттии, стараниями его величества, я обрел вторую родину, – он встал, отвесив монарху поклон. – Но муза требует свежих впечатлений. Я разработал маршрут. Побережье Бадандена, Рагнар-йок, храм Шестирукого Кри… А теперь – и Строфады.

– Надеюсь, ты вернешься? – с ложной бесстрастностью поинтересовался король.

– Обязательно, ваше величество. Где я найду такого ценителя, как вы? Вы – мой якорь, – гарпия с беспокойством посмотрела на пациента. Но Биннори льстил, и не более того. – Просто я слишком долго гнил в раковине. Пора выйти наружу. Спасибо, сударыня, за излечение. Жаль….

Тень набежала на лицо поэта. Биннори умолк, собираясь с мыслями. Или с духом? Бледный, исхудавший, с острыми чертами, он походил на птицу, засидевшуюся в клетке – и теперь не вполне понимавшую, как ей жить на свободе.

– …жаль, временами я раздваиваюсь. Одна моя половинка жаждет вернуться в утраченный рай, откуда вы меня вытащили за шкирку. Она проклинает вас, эта глупая половинка. «О, лучше бы меня не трогали! – стенает она. – Лучше бы оставили в покое! В светлом, губительном покое…» А другая часть скромного барда дышит воздухом, звенящим, как хрусталь, смотрит на небо, которое никогда не уставало меня поражать, слушает песню ветра, ощущает на губах терпкость вина – и радуется возвращению… Кому верить, господа мои?