— Вот тут и завертелось. Солдаты, те, что наши, интернатские, подписались за нас, остальные после смерти комбата разошлись кто куда, по домам… Из города никого не прислали, там тоже… началось. — Тепа потер ладонью щетину на щеках. — В общем, война идет гражданская в полный рост. Такие дела. И не только у нас. И в Европе, говорят, и в Америке. Даже в Иерусалиме, сказывали, стрельба.

Иван стоял на крыльце, опустив руки, и слушал.

— Так я это… — Тепа глянул виновато на Ивана. — Попросить тебя хотел.

— Что?

— Я не могу сам уйти. Люди здесь, пойми… Остановить я не смогу, но притормозить хотя бы… А их оставлять нельзя. Такие дела. Увести их нужно. А кроме тебя, вроде бы и некому. — Тепа мотнул головой в сторону автобуса. — Сможешь?

Иван прошел мимо Тепы, поднялся по ступенькам, заглянул в салон.

Женщины сидели плотно, по три на двухместных сиденьях. Несколько — на полу. Беременные. У кого живот выпирал сильно, у кого — поменьше. У некоторых был едва заметен.

— Беременные, — сказал Тепа. — Нельзя им тут оставаться, пойми. Детей мы еще кое-как в интернате прячем, а их…

— Я понимаю, — медленно произнес Иван.

В автобусе пахло серой.

— Я понимаю, — повторил Иван. — Сделаю что смогу.

— Автобус водить умеешь? — спросил Тепа, когда Иван сходил в избу за вещами и вернулся к автобусу.

— Справлюсь, — сказал Иван.

— Ну и ладно. А я пешочком вернусь домой. Там, сзади, в автобусе еда на неделю, одеяла, аптечки… Что смог. Бензобак полный и еще канистр штук десять.

— Хорошо, — сказал Иван.

— Ну бывай. — Тепа протянул руку, Иван ее пожал. — Не поминай, если что…

Тепа резко повернулся и пошел в лес, не оглядываясь.

Иван вошел в автобус, сел за руль.

Все-таки есть смыл в его жизни. Есть. И так просто его жизнь не отпустит.

Иван завел двигатель.